Маньчжурские стрелки
Шрифт:
— Но я слышал, что именно на этом участке три месяца назад была расстреляна тройка контрабандистов.
— Была. Красные засаду устроили. Но ведь и эти трое перлись почти что напролом. Я с проводником их беседовал, который уцелел. Обнаглели совсем, думают, что на границе чучела с ружьями стоят. Да и…
— Что «да и…»?
— Сдается мне, что и проводник тот красными подкуплен, не все, конечно, группы, но наиболее важные все-таки сдает.
— Но вы-то, поручик, красными, надеюсь, не завербованы?
— Меня
— И что, второй попытки агент не сделал?
— Потому что я его, как медведя, во время первой же ходки ножом завалил. Под ограбление сработал.
— Понятно. Что ж, если и на сей раз там появится засада, будем прорываться с боем. Но обязательно прорываться, настраивайтесь на такой исход, поручик.
— Обычно я настраиваюсь на самый страшный, — сверкнул своей белозубой цыганской улыбкой Радчук.
В облике поручика было что-то даже не от цыгана, а от чистокровного индуса: смуглое, с навечно запечатлевшейся на нем лукавинкой лицо, черные дуги бровей, прямой и тонкий, с едва заметной горбиночкой, нос… Телосложения он был среднего, однако худощавая, жилистая фигура его тем не менее источала и некую сокрытую в ней силу, и крестьянское упрямство человека, привыкшего к каждодневному тяжелому труду.
«А ведь утверждают, что потомственный офицер, и даже дворянин, — вдруг закралось в сознание Курбатова смутное подозрение. — Неужели действительно потомственный? Что-то не похоже. Нет в нем ничего такого, холеного-вышколенного; ни дворянского, ни, тем более, офицерского. Разве что предположить, что офицерство-дворянство наше российское окончательно вырождается; что оно, в загулы всякие таборные пускаясь, постепенно в цыганскую кровь уходит…»
— Что скажете на это, поручик? — спросил он, потеряв нить, вместе с которой обрывались сокрытые молчанием «размышления про себя» и возобновлялся разговор.
Радчук пристально взглянул на Курбатова, и глаза его сверкнули холодным огнем: словно решался на какой-то отчаянный, роковой шаг.
— Не понял вас, ротмистр.
«А ведь истинный офицер, воспитанный дворянин, — подумалось Курбатову, — очевидно, сказал бы: «Простите, не понял»».
— Это я так, по поводу судеб офицерства российского задумался. Того, истинного, на дворянских корнях взращенного, офицерства, которое, судя по всему, постепенно вырождается.
— Не вырождается оно, в боях его вырубили, да красные по тылам своим выстреляли, — мрачно заметил Радчук. — Только не об этом думать сейчас надо, не о дворянско-юнкерском вышколе. С такими мыслями через кордон, а тем более, в далекие рейды, не
— С какими же, по-вашему, ходят?
— С сугубо волчьими, князь, — почти по-волчьи оскалился он. — Как бы выжить, князь. В глотки врагам вгрызаться, землю есть, на пузе ползать, по локти в крови ходить, — но выжить, любой ценой выжить. Вы, ясное дело, за кордоном уже побывали, но можете считать поход всего лишь ребяческой вылазкой в соседний сад. Что такое настоящий рейд тылами красных, вы поймете только в этом рейде, князь. — И уже в который раз Курбатов уловил, с какой язвительностью произносит Радчук его дворянский титул. В его устах это снисходительное «князь» звучало как пощечина, после которой в самый раз бросать в лицо перчатку.
— Ну что ж, по-волчьи, так по-волчьи, будем постигать и эту науку. Но тогда возникает вопрос: а когда это вы, потомственный офицер и дворянин, успели обучиться этой странной науке — волчьего выживания, а, господин поручик-с?
— Об этом я говорить с вами не намерен, князь, — резко отреагировал поручик.
— Даже если потребую самых подробных объяснений? — поиграл желваками Курбатов. — Или вы считаете, что мне не интересно знать, в чьи руки я вверяю судьбу своей группы, да и свою собственную?
— Кому надобно знать, тот знает обо мне все. Но если не доверяете, ищите себе другого проводника. Посмотрю, как у вас это Получится, князь.
— Другого я начну искать не раньше, чем пристрелю, или, на худой конец, вздерну вас. Поэтому будем считать, что разговора нашего не было. Не происходило, и все тут.
— Вот это решение правильное, — мрачно признал Радчук как раз в тот момент, когда в комнате вновь появился Кульчицкий. — Попадем в руки красным, они из нас обоих жилы тянуть будут и на шомпола наматывать.
— Это уж как водится, — ответил вместо Курбатова подъесаул. — Потому что когда красные попадают в наши руки, мы их тоже особо не жалуем, поручик. И вообще что это за расстрельные разговоры такие?
— Выступаем завтра, в семь вечера, — молвил ротмистр, обращаясь к Радчуку. — До этого времени можете молиться, спать и снова молиться. Вы, подъесаул Кульчицкий, срочно займитесь одеждой, при содействии японского лейтенанта, естественно.
— И за его деньги, — не забыл уточнить подъесаул.
— …Или пули, это уж как у них, японцев, получится. Свободны, господа.
9
Кульчицкий сразу же ушел, а Радчук тоже направился вслед за ним, но уже за порогом задержался и несколько секунд стоял, придерживая дверь и решая для себя: то ли закрыть ее, то ли вернуться.
— Слушаю вас, поручик, что еще вы хотите сообщить мне в назидание?
— Мы ведь о разговоре нашем уже забыли, — напомнил поручик.
— Но ведь вы все еще пытаетесь…