Мандарины
Шрифт:
— Не говори так: это самый достойный поступок, который ты когда-либо сделал, — заметил Ламбер, еле ворочая языком; он пил уже второй стакан, а спиртное выносил плохо.
Анри пожал плечами:
— И чему это послужило? Правые использовали лагеря, дабы заставить коммунистов мучиться нечистой совестью, словно находили в этом оправдание себе! Стоит завести разговор об эксплуатации, о безработице, о голоде, как они тут же отвечают: а трудовые лагеря? Если бы их не существовало, они бы выдумали эти лагеря.
— Но дело в
— Мне жаль людей, которые не скорбят по этому поводу! — ответил Анри. Ламбер внезапно встал:
— Прошу прощения, у меня встреча.
— Я с тобой, — сказал Анри, поднимаясь вслед за ним. — Пойду спать.
— Спать! В такое-то время! И в такую ночь! — воскликнул Жюльен.
— Это великая ночь! — сказал Анри. — Но я хочу спать. — Кивнув, он направился к двери.
— Где у тебя встреча? — спросил он Ламбера.
— Нет у меня никакой встречи. Но мне надоело. С ними неинтересно, — сказал Ламбер и со злостью добавил: — Когда можно будет провести вечер без разговоров о политике?
— А мы и не разговаривали, мы несли чепуху.
— Несли чепуху о политике.
— Я предлагал тебе пойти в кино.
— Политика или кино! — возмутился Ламбер. — Неужели на земле действительно нет ничего другого?
— Думаю, есть, — ответил Анри.
— Что?
— Очень хотелось бы это знать!
Ударив ногой об асфальт тротуара, Ламбер спросил довольно настойчиво:
— Не хочешь выпить по стаканчику?
— Давай выпьем.
Они сели на террасе кафе; вечер стоял прекрасный, люди за столиками смеялись: о чем они говорили? Маленькие машины сновали по шоссе, парни и девушки шли, обнявшись, на тротуарах танцевали пары, доносились звуки какого-то очень хорошего джаза. Разумеется, кроме политики и кино, на земле существовало много других вещей, но — для других людей.
— Две двойные порции виски, — заказал Ламбер.
— Двойные! Куда ты спешишь! — удивился Анри. — Ты тоже пристрастился к выпивке?
— Почему тоже?
— Жюльен пьет, Скрясин пьет.
— Воланж не пьет, а Венсан пьет, — возразил Ламбер. Анри улыбнулся:
— Ты сам везде видишь политические задние мысли, я говорил просто так.
— Надин тоже не хотела, чтобы я пил, — сказал Ламбер, на лице его уже отражалось смутное упрямство. — Она считала меня не способным на это, она считала меня ни на что не способным: в точности как ты. До чего забавно: я не внушаю доверия, — мрачно заключил он.
— Я всегда тебе доверял, — возразил Анри.
— Нет. Какое-то время ты был снисходителен ко мне, вот и все. — Ламбер выпил полстакана виски и сердито продолжал: — В вашей шайке если ты не гений, то должен быть чудовищем; Венсан — чудовище, согласен. Но я-то и не писатель, и не человек действия, и не большой распутник, всего-навсего молодой человек из хорошей семьи и даже не умею напиваться как следует.
Анри пожал плечами:
— Никто от тебя не требует быть гением или чудовищем.
— Ты ничего от меня не требуешь, потому что презираешь меня, — заявил Ламбер.
— Ты совсем спятил! — сказал Анри. — Я сожалею, что у тебя идеи такие, какие есть, но презирать тебя — чего нет, того нет.
— Ты считаешь, что я буржуа, — сказал Ламбер.
— А я? Разве я — нет?
— О! Но ты — это ты, — со злостью произнес Ламбер. — Ты уверяешь, будто не чувствуешь себя выше других, но на деле ты презираешь всех: Ленуара, Скрясина, Жюльена, Самазелля, Воланжа и всех остальных, в том числе и меня. Разумеется, — добавил он восторженно и вместе с тем озлобленно, — у тебя такая высокая нравственность, ты бескорыстен, честен, лоялен, отважен, ты последователен с самим собой: ни единого изъяна! Ах! Это, должно быть, потрясающе — чувствовать себя безупречным!
Анри улыбнулся:
— Могу тебе поклясться, что это не про меня.
— Да будет тебе! Ты непогрешим и сам это знаешь, — обескураженно произнес Ламбер. — А мне прекрасно известно, что я не безгрешен, — сердито добавил он, — но мне плевать: я такой, какой есть.
— Кто тебя в этом упрекает? — сказал Анри. Он смотрел на Ламбера с некоторым раскаянием. Анри ставил ему в упрек то, что он поддался искушению пойти по легкому пути, но ведь у Ламбера были оправдания: трудное детство, Роза умерла, когда ему было двадцать лет, а Надин не могла стать для него утешением. По сути, то, чего он просил, было более чем скромно: чтобы ему позволили пожить немного для себя. «А я ничего ему не предлагал, только все время чего-то требовал», — подумал Анри. Вот почему Ламбер переметнулся к Воланжу. Быть может, еще не поздно предложить ему что-то другое.
— Мне кажется, — ласково сказал Анри, — у тебя ко мне куча претензий: не лучше ли высказать их раз и навсегда, мы могли бы объясниться.
— У меня нет претензий, это ты все время винишь меня; ты постоянно винишь меня, — мрачно отвечал Ламбер.
— Ты сильно заблуждаешься. Если я бываю иного мнения, чем ты, это вовсе не значит, что я виню тебя. Прежде всего у нас разный возраст. То, что важно для меня, не обязательно важно для тебя. У меня тоже была молодость, и я прекрасно понимаю, что тебе хочется немного попользоваться твоей.
— Ты это понимаешь? — спросил Ламбер.
— Ну конечно.
— О! Впрочем, даже если ты меня осуждаешь, мне плевать, — сказал Ламбер. Голос у него дрожал, он слишком много выпил, чтобы разговор стал возможен, к тому же торопиться было некуда. Анри улыбнулся ему:
— Послушай, уже поздно, и мы оба немного устали. Давай пойдем куда-нибудь вместе в один из ближайших вечеров и попробуем поговорить по-настоящему, с нами так давно этого не случалось!
— Поговорить по-настоящему — думаешь, такое возможно?