Мандарины
Шрифт:
— А! Понимаю! — сказал Анри.
— Понять нетрудно, — холодно заметила Люси.
— Вы полагаете, что это так просто! — усмехнулся Анри. — Беда в том, что все товарищи знали: Мерсье никогда со мной не работал.
Люси закусила губу; внезапно она перестала храбриться, и он испугался, что она расплачется, картина будет отвратительной. Он с недобрым удовольствием наблюдал за ее поникшим лицом, а в голове его, точно ветер, проносились мысли: возлюбленная немецкого капитана, она здорово меня провела. Идиот! Несчастный идиот! Он безоглядно поверил в ее наслаждение, ее нежность: идиот! Она всегда рассматривала его как инструмент. Люси была умной
— Разве работа не была тайной? — спросила Люси.
— Да, но между собой мы друг друга знали.
— А следователь не поверит вам на слово? Если вам сделают очную ставку с вашими друзьями, они станут опровергать вас?
— Не знаю и не хочу идти на такой риск, — с раздражением ответил Анри. — Вы как будто не понимаете, что лжесвидетельство — дело серьезное. Вы дорожите своим домом моды; я тоже дорожу кое-какими вещами.
Люси вновь обрела спокойствие.
— Главное обвинение против Мерсье, — сказала она бесстрастным тоном, — это то, что он выдал двух девушек на мосту Альма двадцать третьего февраля тысяча девятьсот сорок четвертого года. — Она подняла на Анри вопросительный взгляд: — В подполье их звали Ивонна и Лиза, они провели год в Да-хау, вам это ничего не говорит?
— Нет.
— Жаль. Если бы вы их знали, это могло бы нам помочь. Во всяком случае, они вас, конечно, знают. Если вы скажете, что в тот день Мерсье находился в другом месте с вами, они не откажутся от своих показаний? А если вы заявите, что тайно использовали Мерсье как осведомителя, кто-нибудь осмелится вам возразить?
Анри задумался; да, ему, безусловно, верили, обман может сойти. Люк в сорок четвертом находился в Бордо, а Шансель, Варье и Галтье уже мертвы. Ламбер, Сезенак, Дюбрей если и усомнятся, то оставят свои сомнения при себе. Но он не станет давать ложного показания из-за твари, которая ему приглянулась. Она крепко хранила свой секрет, святая невинность!
— Поторопитесь-ка лучше бежать в Швейцарию! — сказал Анри. — Вы встретите там кучу весьма достойных людей. В Швейцарию, в Бразилию или в Аргентину: мир велик. Это предрассудок: думать, будто жить можно только в Париже.
— Вы знаете Жозетту? Она только-только начала вновь обретать вкус к жизни. Ей ни за что не выдержать! — сказала Люси.
Анри подумал с болью в сердце: «Мне надо ее увидеть! Немедленно!» — и внезапно поднялся.
— Я подумаю.
— Вот адрес мэтра Трюффо, — сказала Люси, доставая из кармана листок бумаги. — Если решитесь, свяжитесь с ним.
— Предположим, я соглашусь, — сказал Анри, — можно ли быть уверенным в том, что этот тип отдаст досье?
— А что ему с ним делать? Прежде всего не в его интересах сердить вас. И потом, в тот день, когда узнают о досье, ваше свидетельство поставят под сомнение. Нет. Если вы поможете ему выпутаться, руки у него будут связаны.
— Я позвоню вам сегодня вечером, — сказал Анри.
Люси поднялась и с минуту стояла перед ним в нерешительности, и снова он испугался, что она разразится слезами или бросится к его ногам; она ограничилась вздохом и проводила его до двери.
Анри торопливо спустился по лестнице. Сел за руль своего автомобиля и поехал на улицу Габриэль. В кармане он всегда носил маленький ключ, который дала ему Жозетта год назад, прекрасной ночью; он открыл дверь квартиры и без стука вошел в спальню.
— Что такое? — молвила Жозетта; она открыла глаза и смутно улыбнулась: — Это ты? Который час? Как мило, что ты пришел поцеловать меня.
Он не поцеловал ее; раздвинув шторы, он сел на пуф с оборками. Меж этих обитых тканью стен, средь этих безделушек, атласа, диванных подушек с трудом верилось в скандал, в тюрьму, в отчаяние. Лицо ее улыбалось, чересчур розовое под рыжеватыми волосами.
— Мне надо поговорить с тобой, — сказал Анри. Жозетта слегка приподнялась на подушках:
— О чем?
— Почему ты не сказала мне правду? Твоя мать только что все мне рассказала, и на этот раз я хочу знать правду, — сказал он резким тоном. — Она решила, что когда-нибудь я смогу оказать вам услугу, и потому бросила тебя в мои объятия?
— Что случилось? — спросила Жозетта, с испуганным видом глядя на Анри.
— Отвечай! Ты согласилась спать со мной повинуясь матери?
— Мама давно уже говорит, чтобы я бросила тебя, — сказала Жозетта. — Ей хочется, чтобы я сошлась со стариком. Что случилось? — умоляющим голосом повторила она.
— Досье, — ответил он, — ты что-нибудь слышала об этом досье? Типа, который держит в руках досье, арестовали, и он угрожает все рассказать.
Жозетта ткнулась лицом в подушку.
— Видно, это никогда не кончится! — с отчаянием проговорила она.
— Помнишь, именно здесь, в первое утро, ты мне сказала, что никогда никого не любила; позже что-то неопределенное рассказывала о молодом человеке, который умер в Америке: немецкий капитан — вот он кто, твой молодой человек. А! Ты хорошо посмеялась надо мной.
— Почему ты так разговариваешь со мной? — спросила Жозетта. — Что я тебе сделала? Когда я жила в Лионе, я тебя не знала.
— Но когда я спрашивал тебя, ты меня знала и солгала мне с таким невинным видом!
— А зачем было говорить тебе правду? Мама запретила мне это, к тому же ты был чужой.
— И в течение целого года я оставался для тебя чужим?
— А почему мы должны были ворошить все это? — Закрыв лицо руками, она тихонько заплакала. — Мама говорит, что если на меня донесут, то я пойду в тюрьму. Я не хочу! Скорее я убью себя.
— Сколько времени продолжалась твоя история с капитаном?
— Год.
— Это он обставил твою квартиру?
— Да. Все, что у меня есть, дал мне он.
— И ты его любила?
— Он любил меня, любил так, как ни один мужчина никогда меня не полюбит. Да, я любила его, — рыдая, сказала она, — это не причина, чтобы сажать меня в тюрьму.
Анри встал, сделал несколько шагов между вещами, выбранными красивым капитаном. В глубине души он всегда знал, что Жозетта способна была отдаться немцам. «Я ничего не понимала в этой войне», — признавалась она; Анри предполагал, что она улыбалась им и даже отчасти флиртовала с ними, и прощал ее; искренняя любовь должна была бы показаться ему еще более простительной. Однако он не в силах был представить себе в этом кресле серо-зеленую форму и мужчину, который лежал рядом, тесно прижавшись к Жозетте, слившись с ней в поцелуе.