Манекен (сборник)
Шрифт:
Эмма Леонидовна: «Нина? Моя дочь? Он ее лапал! У порога! И у нее счастливое лицо – пьяное, отрешенное. Наркотики? Этот мерзавец втянул ее в страшные пороки? Почему Нина никогда не рассказывала, что с кем-то встречается, кроме Вани? Они познакомились недавно? Какой отвратительный тип! Смотрит вызывающе. Что делать? Вырвать из его рук доченьку? Но она, похоже, о спасении не просит. Зачем ей этот прохиндей, когда есть Ваня? Ваня знает? Как я должна реагировать? Нина не девственница, известно от Ваниной мамы, что дети три раза имели интимную связь. И теперь пошла моя Нина по рукам? Двадцать пять лет, не ребенок, за подол не удержишь».
Немая сцена длилась считаные секунды, но человеческая мысль быстрее
Молчание нарушила Эмма Леонидовна:
– Не позвонила, потому что телефон разрядился. Нина! Ты… ты… – Хотелось водопад упреков и вопросов обрушить, но Эмма Леонидовна удержалась. – Ты неправильно застегнула кофту. Ужин я приготовила.
Эмма Леонидовна развернулась и скрылась за поворотом на кухню.
– Уф! – шумно выдохнула Нина.
На ее кофточке были пропущены три верхние пуговицы. В четыре руки Сергей и Нина принялись перестегивать.
– Наши действия? – спросил Сергей.
– Познакомлю тебя со своей мамой. Не бойся. Как правило, она не кусается.
– Я вообще смелый.
– Сейчас проверим.
Они вошли в кухню, держась за руки.
– Сергей, это моя мама, Эмма Леонидовна. Мамочка, это Сережа, мой близкий друг.
– Очень приятно! – изобразил поклон Сергей.
И подумал: «Эмма – собака у Вадика и Насти.
Леонид – сволочной прораб. Значит: собака плюс прораб».
У него была плохая память на имена, запоминал по аналогиям. Эмму Леонидовну потрясло бы, что ее скрестили с собакой и прорабом. Если возможно большее потрясение, чем в данную минуту испытываемое.
– Рыба и картофельное пюре, – вместо «приятно познакомиться» ответила мама.
– Что? – переспросила Нина.
– На ужин рыба и картошка, – пояснила мама.
– Спасибо, мы не голодны. – Сергей держался исключительно вежливо. – Только из кафе.
Он легонько толкнул Нину в бок – давай проявляй инициативу.
– Мамочка, мы утром обязательно на завтрак все съедим. Спокойной ночи!
Всё! Ушли. Ее дочь, державшаяся за проходимца, точно за родного, утянула его. Вместе пошли в ванную. Оттуда слышались плеск воды и веселые возгласы… Они вместе моются? Но там же тесно! И неужели они голые? Как не совестно!
Звук льющейся воды смолк, и Эмма Леонидовна услышала, как молодые прошлепали в Ниночкину комнату…
Эмма Леонидовна провела бессонную и страшную ночь. За стеной над ее дочерью неизвестно кто совершал неизвестно какие действа. Нет, действия как раз известные. Но с Ниной! Напряженный слух ловил то смех, то скрип тахты, то болезненные вскрики, то счастливые…
Подлинное мучение! Находиться в трех шагах от дочери, которая ступила на порочный путь, и не в силах вырвать ее из колеи порока! Положить жизнь на ребенка и увидеть его растление! Разве заслужила она холодность Нины, которая и словом не перекинулась с мамой? Видела, не могла не видеть, материнскую тревогу и страх, но не захотела объясниться, успокоить. Нина стала жестокой, неблагодарной, эгоистичной, на мать ей наплевать, хоть умри сейчас от инфаркта. Эмма Леонидовна тихо плакала от жалости. Жалко было себя саму. Столько сил вложено! Вспомнить только Ниночкины болезни. Первое воспаление легких в полгода, едва не погиб младенец, потом каждые три месяца бронхит – малышка кашляла безостановочно, короткий перерыв, и снова кашель, кашель, кашель… Сколько было врачей, знахарей, гомеопатов. Того, что заплатили лекарям, хватило бы машину купить. Но они с отцом – все для Нины, для дочери, единственной и ненаглядной. И вырвали-таки ее из лап хворей!
А ведь пожизненная астма маячила, инвалидное будущее. Да и потом себе во всем отказывали, только бы доченьку одеть не хуже других, чтобы она выглядела как принцесса. Музыкой заниматься – пианино купили, рисовать – вот тебе краски акварельные и бумага, танцевать учиться – пожалуйста, английский дополнительно – репетитора оплатим.
Нормальное, правильное и естественное воспитание ребенка, которое Эмме Леонидовне и ее покойному мужу доставляло в свое время не только хлопоты, тяготы, но и большое удовольствие (а ради чего еще стоило жить?), сейчас казалось исключительным подвигом. Поведение Нины – возмутительным оскорблением. Ночные печали и страхи всегда окрашиваются крайним трагизмом. При свете дня трагизм большей частью развеивается, но пока, бессонный, переживаешь, мир против тебя. Ни одного светлого пятнышка, яркой точки – как на беззвездном ночном небе.
Эмме Леонидовне казалось, что дочь предала память отца, которого прежде беззаветно любила. Его уход, внезапная кончина, инфаркт на работе, прямо в цеху, о переоборудовании которого он долго мечтал и добивался… Самый страшный момент в их жизни… Ниночка от горя стала почти умалишенной. А у нее защита диплома и место на кафедре предлагают, единственной со всего курса, перспективы карьеры… Пришлось ей, Эмме Леонидовне, свою боль отодвинуть, доченьку поддерживать…
Слезы лились тихо, скорбно и безостановочно. Эмма Леонидовна вытирала их краем простыни. А в соседней комнате – возня, что-то упало, пауза, хохот, снова возня. Им весело! Ее дочери весело, когда мать рыдает!
Хорошо, пусть ты меня забросила, скинула со счетов. Отца предала, светлая ему память! Но есть другие люди, обязательства. Лучшая подруга Нина, в честь которой и дочь назвали. Ниночкин сын Ваня. Замечательный мальчик! Умный, спокойный, не пьет, не курит, диссертацию заканчивает. Он мне как сын родной! Чего же большего желать, как не соединиться нам семьями? Если бы в Иване наблюдался какой-то брак, я бы первая Нину остановила. Но нет в Ванечке изъянов. О таком сыне лишь мечтать! Только Ниночка могла такого вырастить! Тоже жизнь положила, и не напрасно. Не плачет, как я по ночам, подушку не кусает. Ванечка Нину боготворит, с детства опекает, будто старший брат. Вот и муж! То есть брат, конечно, не муж. Но ведь они не родные по крови. Как теперь Ниночке-подруге и Ванечке – почти сыну – в глаза смотреть?
Куда ни кинь – всюду мрак. Шесть утра, а Нина с этим никак не угомонятся. Форменное издевательство! Пойти сейчас к ним, распахнуть дверь, строго показать наркоману-проходимцу на дверь: пошел вон, подлец! Нине попенять: как ты могла отца забыть, мать предать, Ваню унизить…
Это были уже мечты. А мечтая, человек засыпает. И Эмма Леонидовна забылась сначала некрепким, а потом глубоким предрассветным сном.
Они были вместе, единым телом – мама, папа и дети. Такое волшебное может повторяться, только пока они внутри мамы. И еще после рождения будут относительно долгие физические контакты с мамочкой. Если она, конечно, станет кормить их грудью. А потом – гуляйте сами.
Ауфвидерзеен, как сказал рядовой царской армии дедушка Коля, военнопленный, который в девятьсот четырнадцатом году в Германии сделал бабушку Марту немецкой баронессе бабушке Кларе. И бабушка Клара никогда в жизни не раскаялась, что отдалась на сеновале беглому русскому солдату. Во всей ее женской жизни то была по-настоящему сказочная ночь.
Живущие бабушки и дедушки, мама мамочки, папа и мама папочки, для двойняшек были, конечно, персонами особыми. Те, кто станет их нянчить, баловать, заходиться от счастья – счастья острого, потому что из последних земных радостей бытия. Но если умершие бабушки и дедушки только многотомная историческая библиотека, то живущим предкам еще нужно было понравиться. А вдруг не увидят во внучках-двойняшках последнее распрекрасное счастье? Надо как-то подготовиться. Как?