Манино счастье
Шрифт:
– А мама знает это? – осторожно спросила Маня.
– Мама ваша влюбилась в… в кого не следовало влюбилась она! Тебя с Варей родила… Сама в Москве училась всю жизнь, что-то там ему доказывала… Да, видно, так и не доказала ничего… Так что, Маня, по большому счету тебе самой придется решать – как и что. И на мать не обижайся. Сама родишь детей – увидишь, что воспитание – дело темное. Раньше было все понятно: детей рожали, чтобы они вместе со взрослыми работали, хозяйство поднимали все вместе, чтобы с голоду не умереть… А сейчас разве поймешь? Зачем дети? Как их воспитывать? Только на земле можно хороших людей воспитать, в тяжелой работе… На земле видно, кому какая цена… А вы в городах живете, а там люди как муравьи, потерявшие
– Бабушка, так где мой отец? – отчаянно спросила Маня, когда они уже сидели за столом.
Бабушка продолжила пить чай, даже не моргнув. Видно, она привыкла к этому напористому вопросу со стороны внучек.
Обычно она отвечала так: «Спрашивайте у матери». Но сегодня она допила чай, молча начала стелить Мане постель и, достелив, сказала ей:
– Я дала слово вашей матери, что никогда не стану обсуждать с вами этот вопрос. Я надеялась, конечно, что она расскажет вам все давным-давно, но она так этого и не сделала. Упрямая она. Но и я такой же была, потому и одна осталась на всю жизнь. Пока вы у меня тут не появились, слова было молвить не с кем. Одно тебе скажу, Машенька, теперь он большой человек. И сейчас, и раньше. Живет за границей. Больше ничего не могу сказать.
Маня с тоской смотрела в окно: она надеялась, что сейчас, когда все выросли и когда все быльем поросло, бабка расскажет ей об отце.
– Так что вы там с матерью не поделили? – спросила бабка, пристально глядя на Маню.
– Баба Капа, я влюбилась, – сказала Маня кротко.
– И в кого? – сверкнула интересом в глазах бабка.
– Он иностранец, но хорошо говорит по-русски, – ответила Маня, боясь смотреть на бабку.
– Этого следовало ожидать, – неожиданно спокойно ответила бабка, – может быть, и я бы влюбилась в свое время в иностранца, да не было у нас их в Петухове. Не было совсем!
Мане стало легко на сердце.
– Бабуль, он такой хороший! – почти выкрикнула Маня.
– Не женатый хоть? – спросила бабка.
– Нет! Он студент, медик, учится с нашей Валей в медицинском. Он из Ливана, – добавила Маня и зажмурилась, ожидая какого-нибудь резкого восклицания от бабки.
– Араб, значит, да? Оттуда, где война всю дорогу? – деловито осведомилась бабка.
– Ливанец… Но он не какой-нибудь там фанатик. Он очень хороший! Я ему и про тебя рассказывала, он даже хотел к тебе приехать познакомиться. И мы даже это планировали, когда у него каникулы будут в университете…
– Ну если он оттуда, то приготовься к битве с матерью, – задумчиво сказала бабка.
– Это почему? – еле дыша, спросила Маня.
– Потому, Машенька, потому… Не любит она этого всего. Не любит. Давай спать, завтра еще поговорим. Утро вечера мудренее.
– Подожди, баба Капа, если ты говоришь, что мой отец тоже иностранцем был, то почему мама против моего иностранца?
– Да он сначала и не был иностранцем. Он потом… стал иностранцем. Да и знаешь, иностранец иностранцу рознь… Давай спать, Мань, давай спать. От этих разговоров только головная боль.
– Бабушка, – жалобно проговорила Маня, – ну скажи мне, что это такое – отношения между мужчиной и женщиной? А? Ничего не понимаю! А ведь скоро, очень скоро придет время, когда мне нужно будет принять важное решение…
– Я тебе, Маня, про это ничего не могу сказать. Сама не знаю… А вот мой Трофим Матвеич как придет ко мне, как выпьет рюмку, интересную он вещь говорит… Говорит, столько войн нашей стране перепало… В каждую войну мужчин от женщин забирали… Женщины, они, конечно, понимали, что надобность в этом была великая, однако обида их копилась на мужчин… Вроде как мужчины их предавали и предавали… из поколения в поколение. Были они без мужчин – и в пору цветения своего, когда любви больше воздуха им хотелось, и в пору старости, когда разговоров хочется с кем-то близким… И когда мужчины с войны возвращались, их мало было, на всех не хватало. Да и здоровьем были слабы… Но продолжали воевать… С женщинами своими продолжали
Киря уже давно спал, бабка и внучка легли каждая в свою постель.
Маня никак не могла заснуть, прислушиваясь к собственным мыслям и душераздирающей деревенской ночной тишине, от которой она давно отвыкла в Москве. Бабка тоже долго ворочалась и что-то шептала в подушку.
В день отъезда, до отхода автобуса в город, в аэропорт, Маня гуляла по берегу Большой Реки, она все думала о словах бабки – о войне между женщинами и мужчинами; о том, что хоть немного узнала об отце.
Вдруг ей пришло в голову, что всю жизнь ее мать говорила детям об отце неправду. Мать всегда говорила, что он работает на опасной работе и обстоятельства не позволяют ему видеться с женой и детьми. Теперь на Маню вдруг обрушилось ощущение многолетнего вранья. Отец, скорее всего, уехал за границу, живет себе припеваючи и думать не думает о детях и о женщине, которая этих детей родила.
Ее, Манина, мать воевала против ее, Маниного, отца!
Думать об этом было горько и противно, но, как свет, сквозь эти мысли вдруг пробилось тепло воспоминаний о горячих губах Амина, о его руках, о его словах. Маню внезапно охватила радость от того, что, как бы там ни было в прошлом, ее жизнь отныне будет совсем другой. Наполненной живым и настоящим чувством. И она ни за что не повторит ни судьбу бабки, ни судьбу матери, ни судьбы всех этих несчастных одиноких женщин ее рода; и она не будет воевать с тем, кого любит. И самое главное, что она теперь будет делать – это хранить от всех в тайне их историю с Амином. Но она даже не подозревала, что, приняв это решение – не повторять бабушкиной и маминой судеб, – она в тот же миг ступила на тот же самый путь, который прошла ее мать – Людмила Казаринова, которая уже много лет хранила свою тайну.
Людмила, мать Мани и Вари, родилась в селе Петухово, в Сибири. Отца своего, электрика Егора Казаринова, она совсем не помнила, потому что мать выгнала его из-за пьянства, когда Люда была совсем маленькой. Она помнила, что мать не церемонилась ни с мужем, ни с мужчинами вообще, считая их слабаками, обманщиками и предателями. Люда, единственная дочь своих родителей, с детства усвоила, что все, что касается дружбы с мальчиками, нужно держать от мамы в секрете.
Во-первых, мама была сторонницей того, чтобы Люда была круглой отличницей, а это значило, что нужно было только учиться, не отвлекаясь на дружбу со сверстницами и ухаживания мальчишек. Во-вторых, ее мать то и дело повторяла, что, раз связавшись с мужчиной, женщина теряет волю, достоинство и приобретает лишь головную боль, хлопоты и нехорошие болезни. А в-третьих, Люде было жаль своего отца – Егора Матвеича, который любил дочку, но из-за тяжелого характера бывшей жены всего-то и мог смотреть на Люду через забор; а если мать не видела, то он, чаще пьяный, но очень добродушный, протягивал дочке через забор в своей старой клетчатой кепке то клубнику, то чернику, то любимые девочкой леденцы.
Так что первые тайные отношения Люды с мужчиной – это были ее отношения с собственным отцом: строго-настрого запрещенные матерью. Мать постоянно напоминала Люде, что раз отец пьет, то, значит, не имеет права видеть ребенка. Так что Люда тайно получала от папы гостинцы, тайно рассказывала ему о своих школьных успехах и тайно получала от него крошечные крупицы отцовского внимания.
Жили они в деревенском доме втроем: Капитолина Ефимовна, Люда и бабушка – Александра Владимировна. Бабушка вела тихую смиренную жизнь: она помогала Капитолине по дому и по огороду, но в основном сидела в своем уголке да читала молитвенник. Позже Люда слышала когда-то от соседки, что, по слухам, ее бабка была тайной монахиней, принявшей схиму сразу после смерти мужа, но жившей при этом в миру. Но как она ни расспрашивала мать об этом, мать говорила, что ничего такого не знает.