Манускрипт всевластия
Шрифт:
Когда я домыла посуду, мы с Мэтью разложили в столовой все содержимое пакета: письмо матери, таинственную сопроводительную записку и страницу из «Ашмола-782». Большой обшарпанный стол теперь почти не использовался — какой смысл сидеть вдвоем по краям пространства, рассчитанного на дюжину едоков. Тетушки пришли к нам с кружками кофе.
— Почему ж он такой тяжелый? — Сара снова взяла в руки пергамент.
— Тяжести я не чувствую, — признался Мэтью, — а вот пахнет он странно.
— Почему странно? —
— Не только. Запах старости я уж как-нибудь различаю.
Меня и Эм больше интересовала записка.
— Что это, по-твоему, значит? — Я придвинула себе стул.
— Не знаю. Кровь обычно символизирует род, войну или смерть, а вот отсутствие? Может быть, имеется в виду пропавшая из книги страница? Или кто-то предупреждает твоих родителей, что их уже не будет, когда ты вырастешь.
— Ну, а последняя строчка? Может, они совершили какое-то открытие в Африке?
— А тебе не кажется, что открытие чародеев — это ты?
— Скорее всего это значит, что Диана открыла «Ашмол-782», — предположил Мэтью.
— У тебя на уме только я и эта несчастная рукопись. Здесь, между прочим, упоминается тема твоего эссе для колледжа Всех Святых — страх и желание. Любопытно, не правда ли?
— Не более любопытно, чем мой герб, украшающий нарисованную невесту. — Мэтью пододвинул ко мне страницу.
— Она олицетворяет ртуть, символ летучего начала в алхимии.
— Ртуть? — Это его позабавило. — Вечный двигатель в семействе металлов?
— Вот-вот. — Я тоже улыбнулась, вспомнив, как вручила ему сгусток своей энергии.
— А жених?
— Предполагается, что это солнце, но на других рисунках его, как правило, одевают не в красное с черным, а исключительно в красное.
— В таком случае он — не обязательно я, а она — не обязательно ты. — Мэтью обвел пальцем лицо невесты.
— Возможно. — «Придите ко мне, все живущие в этом мире, — медленно процитировала я, — и внемлите: мой багряный возлюбленный воззвал ко мне. Он искал меня и нашел. Я есмь цвет полевой, лилия, что растет в долине. Я есмь матерь любви истинной, и страха, и разумения, и благословенной надежды».
— Что это? — Мэтью обвел пальцем мое лицо. — Похоже на Библию, только слова не те.
— Описание химической свадьбы из «Авроры». — Наши глаза встретились. Воздух сгустился, и я поменяла разговор. — Почему отец говорил, что мы должны отправиться в путешествие?
— Штемпель на конверте был израильский. Может быть, Стивен хотел, чтобы мы туда съездили.
— В Иерусалиме, в Еврейском университете, хранится много алхимических манускриптов. Многие из них принадлежали Исааку Ньютону. — Это так — но, учитывая прошлое Мэтью и Рыцарей Лазаря в придачу, я отнюдь не стремилась посетить этот город.
— Израиль в глазах Стивена не заслуживал определения
— А что заслуживало? — спросил Мэтью, перечитывая письмо.
— Ненаселенные районы Австралии. Вайоминг. Мали. Любимые места его путешествий во времени.
Эти «путешествия во времени» поразили меня не меньше, чем известие о наложенных на меня чарах. Я знала, что некоторые чародеи способны на это, но даже вообразить не могла, что нечто подобное практиковалось и в нашей семье. Редкостный дар, почти не уступающий уникальностью колдовскому огню.
— Стивен Проктор перемещался во времени? — произнес Мэтью с нарочитой невозмутимостью — он часто говорил так, когда речь заходила о магии.
— Да, каждый год — обычно после декабрьской антропологической конференции.
— Смотрите, на обороте письма что-то есть, — углядела Эм.
Мэтью перевернул последний листок.
— Точно. Я не заметил сразу, потому что спешил вынести тебя из дому до начала потопа. Но писала это не твоя мать — почерк другой.
Написанный карандашом постскриптум изобиловал завитушками и острыми пиками.
Запомни эти слова, Диана: «Самое прекрасное и глубокое переживание, выпадающее на долю человека, — это ощущение тайны. Оно лежит в основе всех наиболее глубоких тенденций в искусстве и науке. Тот, кто не испытал этого ощущения, кажется мне если не мертвецом, то, во всяком случае, слепым».
Я уже где-то видела этот почерк, но никак не могла вспомнить где.
— Кто мог приписать эйнштейновскую цитату на обороте маминого письма? — Я повернула текст к Саре и Эм.
— Не иначе как твой отец. Он брал уроки каллиграфии, а Ребекка над ним за это подсмеивалась. Потому почерк и кажется таким старомодным.
Вот именно. Так писали бодлианские каталогизаторы викторианских времен. Я присмотрелась и потрясла головой.
— Нет-нет. Не мог отец служить в Бодли в девятнадцатом веке. Подзаголовок «Ашмола-782» написан кем угодно, но только не им.
Однако путешествовал же он во времени… и слова Эйнштейна предназначались непосредственно мне. Я бросила листок на стол, охватила руками голову.
Мэтью жестом остановил выражающую нетерпение Сару. Как только в голове немного прояснилось, я сообщила:
— На первом листе «Ашмола-782» имелись две надписи. Одну, чернильную, сделал Элиас Ашмол: «Антропология, или описание двух начал Человека». Ниже кто-то другой карандашом приписал «анатомического и психического».
— Эта надпись была сделана много позже, — констатировал Мэтью. — Во времена Ашмола термины «психика» и «психический» еще не употреблялись.
— Я думала, что она появилась в девятнадцатом веке… но похоже, что это действительно работа отца.