Манящий запах жареной картошки
Шрифт:
Она пришла ко мне на прием в поликлинику в сером брючном костюме. Я считаю, серый — самый подходящий цвет для деловой женщины. На ней костюм сидел превосходно. Он очень шел к ее каштановым волосам и глазам оттенка хмурого неба. Эта женщина мне сразу понравилась, хотя и не подозревала об этом. Она обратилась ко мне, начинающему психотерапевту, потому что ни разу за всю свою тридцатипятилетнюю жизнь не смогла никого полюбить, и ее это беспокоило. Я же, молодой врач, в сущности, мальчишка, моложе ее десятью годами, должен был разобраться в том, что объективна, как разумному человеку, профессионалу, мне было понятно, но во что невозможно было поверить — настолько это казалось непонятным, странным, нереальным и неправильным.
Как это — она никогда никого за свою жизнь не любила? Вообще никогда? А в школе? А в детском саду? А маму с папой тоже не любила?
— Отец мой был директором небольшого предприятия, мама в молодости — фабричной девчонкой. Мать отца чуть ли не боготворила. Она говорила, что за нашу жизнь, действительно, в общем, безбедную и стабильную, мы должны быть благодарны ему, как Богу. Отец же был очень раздражительным человеком, вечно орал по пустякам, а когда выпивал по выходным, становился еще более неприятным, начала она свой рассказ.
Анна — так звали мою пациентку, — с детства вполне благополучная, хорошо одетая и прилично воспитанная, понимала все сложности житейских обстоятельств, но и к матери ни благодарности, ни любви не испытывала.
— Родись на моем месте другая девчонка, родители любили бы ее точно так же, как и меня, — продолжала она. — За что мне быть им благодарной?
В детский сад она никогда не ходила, а школьные подруги ее раздражали тем, что учились хуже ее и чуть не с первого класса говорили почти всегда о мальчиках и о любви. «Глазки и лапки!» — с презрением называла она эти разговоры.
Теперь она была уже давно замужем за симпатичным и очень достойным человеком. Детей у них не было. Муж зарабатывал приличные деньги для их небольшой семьи. Не очень много, но достаточно, чтобы она могла не работать, пару раз в году съездить отдохнуть куда-нибудь в Турцию или в Грецию и одеваться если уж и не в фешенебельных магазинах, то, во всяком случае, и не на рынке. Но ей было скучно сидеть дома и заниматься только хозяйством, поэтому она работала. Не каждый день и не помногу, но с удовольствием — числилась переводчиком в небольшом издательстве.
В тот первый раз она вошла в мой малюсенький задрипанный кабинетишко и села напротив меня, спокойно положив руки на колени. Было видно, что мой возраст ее несколько смутил, но она пришла ко мне по рекомендации хороших знакомых, которым я, несмотря на мою молодость, очень помог, и, раз уж пришла, она решила все-таки довериться мне. Речь ее была спокойна, без какого-либо налета экзальтированности. Время от времени она поднимала на меня глаза, как бы ожидая вопроса, но я сначала ни о чем ее не спрашивал — хотел, чтобы она выговорилась сама. Собственно, свою проблему Анна изложила в нескольких четких, коротких предложениях.
— Я часто читала в книгах что-то вроде: «она задрожала от страсти» или «ее разум помутился от любви», но вот мне самой уже довольно много лет, а я никогда не дрожала от страсти и не ходила как пьяная от любви. Поэтому я хотела бы знать: все эти разговоры и писанина о страстях человеческих — сплошные выдумки и все только молчат, притворяются и делают вид, что испытывают что-нибудь подобное, или другие люди на самом деле могут любить по-настоящему, а мне это не дано?
— Разве сейчас вам плохо живется? — спросил я. — Любовь и страсть часто приносят несчастье. Зачем усложнять себе существование?
— Вы правильно сказали — существование. Говорят: «Любовь — это жизнь». Я хочу испытать это чувство. Хотя бы из интереса, — ответила она. — Я должна понять, можно ли было действительно любить этого грубого, раздражительного, некультурного человека, моего отца, или моя мать всю жизнь притворялась? Не буду врать, что сейчас я не ценю свою удобную жизнь, комфорт, но я боюсь опоздать… Мне кажется, что пока я живу, будто в мешке, наблюдая действительность сквозь пыльную серую ткань, а мне хотелось бы увидеть мир в ярких красках. Знаете, я даже голода почти никогда не испытываю, а говорят, с возрастом чувства притупляются еще больше…
— Чаще бывает наоборот, — ответил я. — В книжках написано, что именно к старости человек начинает ощущать всю полноту жизни. Что же касается женщин, то именно в период после сорока пяти многие пускаются в рискованные авантюры…
— Ну, до этого возраста мне еще далеко, — задумчиво сказала Анна, и по твердости ее голоса я понял, что она не собирается отступать от своего решения.
И я начал с ней работать. На первый взгляд она не была интересной пациенткой — довольно часто встречаются разумные и уравновешенные натуры, как правило, счастливо проводящие свои дни без всяких потрясений. В Анне же интересно было другое — она сама хотела измениться. Ее худоба, быстрота реакции на раздражители выдавали в ней страстную натуру, только страсть эта была запрятана где-то очень глубоко, и я всеми способами пытался выманить ее на поверхность из неведомых глубин подсознания.
Сначала я решил, что дело в сексуальной неудовлетворенности. Я задал ей несколько вопросов. Она посмотрела на меня с холодным презрением.
— Я читаю журналы о здоровье. Естественно, будь у меня такие проблемы, в первую очередь я постаралась бы отрегулировать эту сферу. Но проблем нет. Мой муж — умный и понимающий человек, и, в то время как сердце мое молчит, физиологические механизмы работают соответственно уровню выработанных гормонов.
Я опустил глаза — на это мне было нечего возразить, если только она не врет. Но Анна меня не обманывала — потом и сам смог убедиться в правдивости ее слов. Когда мы уже стали близки, я обнаружил, что действительно у нее все происходит как полагается. Да и не было ей никакого резона обманывать меня. В минуты, когда глаза ее, покрасневшие и замутненные, закрывались от неги, сердце, хотя и колотилось неистово, оставалось холодным. Она совершенно не была мне благодарна за ласки. В минуту сердце ее успокаивалось, она зевала, равнодушно от меня отворачивалась и очень быстро уходила из моей каморки, никогда не оставаясь ночевать.
— Во-первых, мне нужно хорошо выспаться, — говорила она. — А во-вторых, муж будет меня искать, не хочется, чтобы мои приметы записывали в милиции и морге.
Я проверял ее на жалость, на любовь к детям, к животным. Она без умиления смотрела на пушистые комочки, которые мы видели у старушек в метро, оставалась равнодушной на блошиных рынках, куда я специально ее водил, пытаясь выведать ее скрытые интересы. У Анны никогда не было домашнего любимца. Она была слишком рассудительна.
— Взять на себя заботу о чужой жизни — слишком ответственно, — говорила она. — Если вдруг несчастный котенок умрет, я буду винить в этом себя.