Манящий запах жареной картошки
Шрифт:
— То соловей, не жаворонок… — завораживал ее мелодичный голос. Девчонки пускали слезы и захлебывались соплями.
— Я обязательно буду актрисой! — шептала одна из них, прижимая к груди маленький кулачок.
Матрона остановилась. Иванова играла не балаган. Для двух маленьких зрительниц она играла высокую трагедию.
— Мизансцена закончилась, занавес! — сказала Матрона и подошла ближе. — Я хочу, чтобы мою роль в фильме играла ты! — заявила она Ивановой. — Я сама готовилась к ней, я ждала, но она запоздала. Зато теперь я уверена — эта роль для тебя. Она сделает тебя знаменитой. Играй для всех! Это твой шанс! Я же хочу навсегда остаться лишь педагогом.
Иванова взяла ее за руку и поцеловала. Матрона увидела, что на всегда бледном лице ее ученицы ярче проступили веснушки и глубже стали глаза.
— Спасибо вам! — произнесла Иванова своим обычным, вовсе не мелодичным, а суховатым и довольно тусклым голосом. — Но эта роль опоздала и для меня. Я выхожу замуж и скоро рожу ребенка. И у меня будет новая роль — жены и матери.
— Где эта чокнутая? — загремел из подсобки чей-то голос, и Иванова поспешно встала к прилавку.
— Молчите! Иначе меня выгонят с работы!
— Чем эти джунгли лучше, чем те? — шепотом спросила Матрона.
— Здесь приходится меньше врать, — ответила Иванова.
Фильм провалился. Вернее, он прошел незамеченным. И хотя его возили в Венецию и куда-то еще, он не занял нигде никакого места. Актер, игравший Цезаря, давал в журналах какие-то глупые интервью, и, хотя роль Матроны была в фильме главной, ни один критик про нее ничего не сказал.
Юбилей Матроны давно прошел. Она выпустила курс и собиралась набирать новый, как вдруг до нее дошли слухи, что на ее место готовят другую кандидатуру. Она навела справки. Кандидатура была бесталанная, нахрапистая — один из ее бывших учеников. Матрона подала заявление об уходе.
В припадке гордости она не учла, что пенсия ее будет гораздо ниже прожиточного минимума и, даже если она сама будет сидеть на воде и хлебе, собаке все равно надо покупать мясо и витамины.
Матрона снесла в комиссионку скромные драгоценности, но маленькая пачка денег растаяла мгновенно. Предложений не было. Подруга заходила на чай и приносила пирожные и фрукты. От пирожных или, вернее, от унижения Матрону тошнило, и теперь по ночам они не спали на пару с собакой. Зима давно кончилась, уже вовсю летел в окна тополиный пух, но Матрона постоянно мерзла и ходила по дому в лисьей шубе, грызла пальцы и бесцельно перебирала корешки книг.
«То соловей, не жаворонок…» — однообразно, без интонаций повторяла она. Эпоха Цезаря ее больше не интересовала. Наконец однажды утром она решительно встала с постели, скинула шубу, надела синее «ахматовское» платье и поехала в палатку «Красный Октябрь».
У Ивановой уже был огромный живот. Но видимо, она продолжала пользоваться успехом — в углу на картонной коробке сидели замерев пять зрителей младшего школьного возраста. На сей раз Матрона услышала отрывок из «Трех сестер». Две женщины вошли в киоск вслед за Матроной и тоже благоговейно остановились, очевидно, знакомые с особенностями местной торговли конфетами. «В Москву, в Москву!» в этом районе звучало особенно горько. Иванова закончила сдавленным рыданием. Женщины и детвора громко захлопали.
«Нет у нее никакого мужа!» — поняла про Иванову Матрона.
— Возьми меня в напарницы! — легким тоном сказала она. — Мы с тобой тут такие диалоги будем разыгрывать, нас на антрепризу будут в соседние ларьки приглашать!
Иванова, в свою очередь, посмотрела на свою бывшую преподавательницу с той непередаваемой усталостью и мудростью, которая бывает в глазах беременных женщин, готовых скоро родить, что стало ясно: и она все поняла про Матрону.
— Придет хозяин — поговорим! — просто ответила Иванова.
И поскольку обе они были русские бабы, пусть одна — дитя надежды последних шестидесятых, а другая — никому теперь, кроме Матроны, не нужное дитя перестройки, они обнялись и заплакали. Теперь у них была общая роль.
Октябрь 2000 г.
ПРОВЕРКА ЧЕГЕТОМ
— Я придумал, куда мы поедем на мои студенческие каникулы, — сказал Сережа, выходя утром из ванной и ожесточенно, в своей манере, чтобы не тратить время на сушку феном, вытирая полотенцем коротко остриженную голову.
Я разливала по чашкам кофе и от неожиданности пару капель пролила на скатерть. Когда Сережа затевал какой-нибудь проект, он уподоблялся вихрю.
— Куда?
— Мы поедем на Чегет кататься на горных лыжах!
Скатерть было жалко. Я поставила кофейник и внимательно посмотрела на Сережу:
— Почему именно на Чегет?
Он уже бросил полотенце, как всегда, не на место, и, натянув футболку на мощные, красиво развернутые плечи, уселся завтракать, оседлав стул задом наперед.
— Потому что Швейцарию мы пока не потянем.
— А-а-а! — У меня в кошельке как раз осталась последняя бумажка на текущие расходы. — Тебе бутерброды с колбасой или сыром?
Он ответил, обжигаясь кофе:
— С тем и с другим, и можно побольше!
Я подвинула ему всю тарелку.
Микроволновка уже подогрела молоко до нужной температуры, и я насыпала в него геркулесовые хлопья.
— Так и ноги можно протянуть с твоего диетического питания!
— У меня еще есть яблоко. Подлить тебе кофе?
Он с готовностью протянул чашку.
— Так как тебе идея насчет Чегета?
Я нарезала яблоко кусочками.
— Идея хорошая. Вот только как ее реализовать? Лететь надо на самолете, гостиница, да питание, да подъемник… И потом, почему все-таки туда? Я слышала, Чегет — гора суровая, «чайников» не любит.
— Но я-то не «чайник»! И тебе тоже хватит полировать подмосковные горки, пора выходить на большой простор!
— Но деньги?!
— А вот это сюрприз! Мне дал и небольшую шабашку, так что билеты на самолет и подъемник я оплачу. Остальное — с тебя! Согласна?