Мао Цзэдун

Панцов Александр Вадимович

Любому здравомыслящему человеку подобные установки должны были бы показаться абсурдными, но руководство ЦК КПК вынуждено было принять и их. Ведь катастрофическое поражение, понесенное партией, не привело к ее высвобождению из-под влияния Сталина. Напротив, ослабевшая КПК не только не приобрела самостоятельность, но и оказалась еще более привязанной к Москве. Ситуация усугублялась тем, что Сталин возложил основную ответственность за поражение на руководство Компартии Китая. «В ЦК [КПК] нет ни одной марксистской головы, способной понять подоплеку (социальную подоплеку) происходящих событий», — заявил он в письме своим сотоварищам Молотову и Бухарину в начале июля 1927 года, добавив, что раз уж сложился такой ЦК, то от него требовалось только одно — выполнять директивы ИККИ. Он даже размышлял одно время о том, чтобы дополнить КПК специальной системой «партсоветников при ЦК ККП [КПК], при отделах ЦК, при областных организациях в каждой провинции, при отделах этих облорганизаций, при комсомоле, при крестотделе ЦК, при военотделе ЦК, при ЦО, при федерации профсоюзов Китая». С точки зрения Сталина, на том этапе эти «няньки» были необходимы «ввиду слабости, бесформенности, политической аморфности и неквалифицированности нынешнего ЦК [Компартии Китая]»⁹⁰.

Еще в конце

июня на смену Рою Сталин направил в Китай своего вернейшего человека — грузина по фамилии Ломинадзе⁹¹. А затем потребовал «вычистить из Китая» не только Роя, но и потерявшего его доверие Бородина (тот покинул Ухань вместе с группой советских советников в самом конце июля). Какое-то время из старых кадров в Ухани оставался только Блюхер (Зой Всеволодович Галин), вплоть до второй половины августа выполнявший наряду с Ломинадзе функции представителя Коминтерна при ЦК китайской компартии. Именно через Блюхера в этот критический момент Москва снабжала своих китайских подопечных деньгами; обязанности «финансиста» перешли к Ломинадзе только в конце августа, после отъезда Блюхера⁹².

В Ханькоу новый эмиссар Сталина прибыл 23 июля и уже вечером того же дня провел беседу с Цюй Цюбо и Чжан Готао — «самую неприятную из всех, какие я помню», — утверждал много лет спустя Чжан.

Виссарион Виссарионович Ломинадзе (Бесо или Ломи, как называли его друзья) был человеком жестким. Он участвовал в революционном движении с пятнадцати лет. Профессиональный революционер, организатор большевистского подполья в Кутаиси (его родном городе), Тифлисе и Баку, он поражал всех, кто его знал, презрением к смерти — своей или чужой, все равно. В марте 1921 года вместе с другими делегатами X съезда РКП(б) он жесточайшим образом расправился с моряками, принимавшими участие в печально знаменитом Кронштадтском мятеже. Очень рано вошел в круг людей, близких к Сталину, и при его поддержке уже в 1921 году (в возрасте двадцати четырех лет!) стал секретарем ЦК КП(б) Грузии. С 1925 года являлся членом ЦК большевистской партии и одним из руководителей Исполкома Коммунистического интернационала молодежи (ИККИМ) — молодежной коминтерновской организации, а в 1926 году входил в состав Президиума ИККИ. Иными словами, это был человек, уже вкусивший в свои неполные тридцать лет бюрократической власти, развращающая сила которой не могла не оказать на него глубокого влияния. «Он походил на пижона послеоктябрьского периода, а вел себя, как царский ревизор», — вспоминал Чжан Готао. Высокий, под два метра ростом, очень массивный, с густыми черными волосами, Ломинадзе производил впечатление сильного человека, несмотря на то, что часто моргал — то ли от близорукости, то ли по какой-то другой причине. Кому-то из добрых московских знакомых он напоминал Пьера Безухова⁹³, но лидерам КПК это сравнение вряд ли бы показалось уместным: чиновничьи замашки Ломинадзе и его привычка повелевать сразу же настроили их против него. Никаких восточных политесов Николай (он же Вернер — под такими именами он работал в Китае) не признавал, а потому сразу же обрушил на Цюя и Чжана поток беспочвенных обвинений. «Прежде всего Ломинадзе заявил, что он полномочный представитель Коминтерна, посланный сюда для исправления многочисленных ошибок, допущенных в прошлом работниками Коминтерна и ЦК КПК в ходе китайской революции, — пишет Чжан Готао. — После этого, не спрашивая нас о положении дел, сразу же заявил, что ЦК КПК совершил серьезную ошибку правооппортунистического толка и нарушил директивы Коминтерна… На мой вопрос, какие именно ошибки совершил ЦК КПК, он ответил следующим образом: „Самое существенное то, что ЦК КПК отказался от попыток добиться руководства китайской революцией со стороны пролетариата… ЦК КПК находился под контролем… мелкобуржуазных интеллигентов, у которых не хватало классовой сознательности и революционной твердости… Длительное время правильные директивы Коминтерна извращались в оппортунистическом духе. Коминтерн не может далее полагаться на этих колеблющихся интеллигентов и должен смело выдвинуть нескольких стойких товарищей из рабочих для руководства КПК, образовав из них большинство ЦК КПК“»⁹⁴. Ломинадзе потребовал созвать в ближайшее время чрезвычайную партийную конференцию для реорганизации руководства партии.

Стоит ли говорить, что речь посланца Москвы привела Цюй Цюбо и Чжан Готао в негодование? Но что они могли сделать? Коминтерновская дисциплина связывала их по рукам и ногам, да и деньги Москвы, как мы знаем, были им в тот момент крайне необходимы. Более того, для восстаний, которые они задумали, требовалось и советское вооружение, а как раз в то время Политбюро ЦК ВКП(б) действительно приняло решение оказать КПК помощь «из расчета снабжения примерно одного корпуса». Для этой цели оно выделяло 15 тысяч винтовок, 10 миллионов патронов, 30 пулеметов и четыре горных орудия при двух тысячах снарядов, всего на сумму один миллион сто тысяч рублей. Оружие планировалось перебросить через Владивосток в один из портов Китая, который коммунисты должны были захватить в результате вооруженных восстаний⁹⁵. В итоге Цюй и Чжан вынуждены были проглотить обиду.

В тот же вечер в ЦК было получено письмо из Хунани, от местного провинциального комитета. Обстановка в провинции продолжала ухудшаться, несмотря на попытки секретаря парткома, старого приятеля Мао по обществу «Обновление народа» И Лижуна, как-то ее стабилизировать. «После отъезда секретаря Мао Цзэдуна… ситуация во всех отделах провинциального комитета создалась критическая, — писали члены парткома, — надеемся [только] на возвращение Мао Цзэдуна»⁹⁶. Но Цюй Цюбо не хотел отъезда Мао именно в это, критическое для себя, время. На предстоявшей партийной конференции поддержка со стороны «горячего хунаньца» была ему крайне необходима. Мао был нужен ему и как авторитет в крестьянском вопросе. В конце июля — начале августа в ЦК лихорадочно разрабатывали планы вооруженных крестьянских выступлений, и Мао конечно же принимал в этом участие. Речь шла о том, чтобы поднять бедных крестьян на аграрную революцию против дичжу непосредственно в период сбора осеннего урожая, когда арендаторы теоретически были обязаны рассчитываться с землевладельцами. Коммунисты хотели соблазнить бедняков простой воровской идеей: не платить по долгам!

Между тем в ночь с 31 июля на 1 августа произошло тщательно подготовленное КПК восстание в войсках НРА, расквартированных в городе Наньчане (провинция Цзянси). Это были отдельные части 2-го фронта армии ГМД, находившиеся под общим командованием левогоминьдановского генерала Чжан Факуя. Сам Чжан, конечно, участия в выступлении не принимал: как

раз за двое суток до того он присутствовал на совещании с Ван Цзинвэем, Тан Шэнчжи и другими деятелями «левого» Гоминьдана в курортном местечке Лушань, где было решено провести чистку частей 2-го фронта от самих коммунистов. (Войска Чжан Факуя располагались в Цзянси по линии Цзюцзян — Наньчан.) Партийное руководство восстанием осуществлял хорошо знакомый нам еще по школе Вампу Чжоу Эньлай, как всегда собранный, энергичный и деловой. Чжоу тогда возглавлял военный комитет ЦК КПК, а потому и занимался подготовкой мятежа. Активную помощь ему оказывали прибывший в Наньчан накануне восстания по распоряжению Ломинадзе Чжан Готао и другие коммунисты, в том числе Ли Лисань и Пэн Бай. Непосредственное же командование мятежниками взяли на себя три человека: командир 20-го корпуса Хэ Лун (экс-бандит из западной Хунани, ныне горячо сочувствовавший коммунистам), член КПК Е Тин, бывший командир знаменитого Отдельного полка 4-го корпуса, возглавлявший теперь одну из дивизий 11-го корпуса, и начальник Бюро политической безопасности города, командир инструкторского полка 9-го корпуса коммунист Чжу Дэ. Повстанцам (общей численностью в двадцать с лишним тысяч солдат и офицеров) удалось захватить город, но оставаться в нем они не собирались. Согласно плану, разработанному Временным бюро ЦК КПК еще 24–26 июля, они должны были сразу же начать наступление на Гуандун для того, чтобы там провозгласить новое революционное правительство. 3 августа повстанческие войска, реорганизованные в так называемую 2-ю Национально-революционную армию под общим командованием Хэ Луна, оставили город. Но их продвижение на юг оказалось отнюдь не из легких. «Противник оказался сильнее и умнее, чем ожидали; армия была уставшая и голодная; руководство ее в военном отношении было достаточно бесталанным; и, наконец, мы не сумели, не успели поднять крестьянство в достаточной степени, чтобы оно могло встать защитной стеной вокруг армии», — доносил в Москву из Шанхая представитель Исполкома Коминтерна молодежи Рафаэль Мовсесович Хитаров (кличка — Берг)⁹⁷. В конце сентября — начале октября 1927 года повстанцы потерпели сокрушительное поражение в районе порта Сватоу (восточный Гуандун), куда специально прибыли для того, чтобы получить оружие из СССР. После этого их войска развалились. Хэ Лун бежал в Гонконг, Е Тин и Пэн Бай пробились в гуандунский уезд Луфэн, чтобы создать там военную базу, а Чжу Дэ во главе отряда в тысячу человек начал тяжелый переход на границу провинций Гуандун и Цзянси.

В подготовке восстания в Наньчане Мао Цзэдун не участвовал, но, узнав о нем, сразу загорелся желанием присоединиться к восставшим. В самом начале августа он даже обратился в ЦК с предложением организовать под его командованием «крестьянскую армию» в помощь Хэ Луну. И 3 августа вдохновленный его идеей Цюй срочно назначил его секретарем особого комитета южной Хунани. В тот же день, правда, Цюй отменил это свое решение: план Мао при ближайшем рассмотрении оказался совсем нереальным. В первую очередь потому, что времени на создание такой армии у Мао не было, а войска Хэ Луна, как мы знаем, именно 3 августа ушли из Наньчана⁹⁸.

Пришлось «королю Хунани» оставаться в Учане. 7 августа он принял участие в чрезвычайном совещании ЦК КПК. Проходило оно при соблюдении строжайших мер конспирации на квартире одного из советских советников уханьского правительства, знакомого Мао Цзэдуну по совместной работе в Земельном комитете. Китайцы звали этого человека Ло Думо, но его настоящее имя было Михаил Осипович Разумов. После разрыва единого фронта ГМД с КПК СССР какое-то время сохранял отношения с Гоминьданом, а потому в ряде городов (Ханькоу, Чанше, Кантоне) еще находились советские представители и даже работали консульства. Оставались пока в Ханькоу и супруги Разумовы, жившие на территории бывшей русской концессии, в довольно тихом районе, заселенном в основном иностранцами. Их квартира находилась на втором этаже большого трехэтажного дома европейской постройки. Вот туда-то, в эту квартиру, и пришел рано утром 7 августа Мао Цзэдун. Появившийся почти в одно время с ним Чжэн Чаолинь [39] сообщает: «В первой комнате сидел и что-то читал иностранец, который не обращал на нас никакого внимания. Это был хозяин квартиры… Мы прошли мимо него в заднюю комнату, где уже было полно китайцев. Еще больше людей пришли после нас. Когда все собрались, вошел огромного роста русский мужчина с необычайно бледным и чисто выбритым лицом. Цюбо был уже готов представить вошедшего, как незнакомец опередил его. „Меня зовут Николай“, — сказал он. [«Никула», — перевел Цюй.] Позже его имя в некоторых документах было сокращено до буквы N. Это был Ломинадзе… Заседание оказалось очень коротким… Цюбо переводил»⁹⁹.

39

Чжэн в то время являлся заведующим отделом пропаганды хубэйского парткома, поэтому на совещании числился представителем от Хубэя.

Выглядел Цюй неважно. Он уже давно страдал от туберкулеза, и болезнь, а также переживания последнего времени вконец измотали его. Говоря, он брызгал слюной. Он всегда так делал, когда волновался, и от этого казалось, что по комнате «летают мириады туберкулезных палочек»¹⁰⁰. Вместе с Мао, Ломинадзе и Чжэн Чаолинем в совещании приняли участие двадцать пять человек, в том числе, помимо «Николая», еще два советских товарища. Это были хозяйка квартиры Анна Лазаревна Разумова (урожденная Хигерович), а также какой-то мужчина, которого почти никто не запомнил [40] . Было тесно, душно и жарко.

40

Спустя много лет один из участников совещания, Лу Динъи, скажет, что это был еще один представитель ИККИ Гейнц Нейман (немец по национальности). Однако это утверждение нельзя считать достоверным, так как Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение о командировании Неймана в Китай только 22 августа 1927 г., и он смог прибыть в эту страну только в октябре.

Среди присутствовавших находились десять членов и три кандидата в члены ЦК, а также два члена Контрольной комиссии, избранные на V съезде. (То есть менее 30 % руководящих работников партии: всего на V съезде в ЦК были избраны тридцать один член и четырнадцать кандидатов, а в Контрольную комиссию — семь членов и три кандидата.) Чэнь Дусю на совещание не пригласили, хотя он был еще в городе. (Чэнь уедет в Шанхай только 10 сентября 1927 года.)¹⁰¹ Зато позвали трех представителей китайского комсомола, одного работника военного комитета ЦК и одного сотрудника Секретариата, а также двух «представителей с мест» (из Хунани и из Хубэя)¹⁰².