Мао Цзэдун
Шрифт:
А Чжан Готао тем временем кружил по северо-западной Сычуани. В течение сорока дней он пытался выбраться из топких болот. Спустя четыре года, уже в Москве, Отто Браун докладывал своему руководству: «Главные силы Чжан[а]… находились 40 дней без крова и продовольствия, так как не нашли строительный материал для моста, необходимого для переправы реки [так в тексте]. Говорят, что положение дошло до людоедства»178. 5 октября, совершенно обезумевший, он образовал новый «Центральный комитет КПК», новое «Центральное правительство» и новый «Центральный Реввоенсовет», объявив об «исключении из партии» Мао Цзэдуна, Чжоу Эньлая, Бо Гу и Ло Фу179. Глупее этого трудно было себе что-либо представить. Одновременно он применил самые жесткие меры к тем командирам и комиссарам его колонны, которые выступили против таких действий. Кое-кто из них был даже расстрелян180.
Между тем Политбюро ЦК обосновалось в северной Шэньси. В середине декабря 1935 года
Повсюду, куда хватает глаз, тянулись бесконечные узкие овраги, глубокими шрамами прорезавшие желтые равнины, уныло громоздились безжизненные лёссовые холмы. В них, в этих холмах, жили спасавшиеся от голода и войн люди. Тут и там видны были десятки, сотни пещер.
Мягкий лёссовый грунт позволял заниматься «пещеростроительством» практически каждому. В этих пещерах и стали жить лидеры КПК, в том числе Мао Цзэдун с Хэ Цзычжэнь. После буйной субтропической природы южной Цзянси и Фуцзяни непритязательный северный ландшафт мог навевать только тоску. Но Мао было не до эмоций. Цзуньи и особенно разрыв с Чжан Готао привели к тому, что именно на него теперь все стали смотреть как на лидера. И ждали его решений.
Весь остаток осени и всю зиму он занимался строительством органов власти в новом районе, уделяя главное внимание, разумеется, укреплению вооруженных сил. После объединения с местными партизанскими отрядами численность его Красной армии возросла до 10 тысяч 410 бойцов183. В начале ноября Мао провел реорганизацию войск, вернувшись к их старому названию — «армия 1-го фронта». В отсутствие Чжу Дэ (тот по-прежнему находился с Чжан Готао) пост командующего армией получил Пэн Дэхуай. Себя же Мао, естественно, назначил политкомиссаром. Тогда же был учрежден Северо-Западный реввоенсовет — высший военно-политической орган, призванный осуществлять верховный контроль над советским районом. Мао стал его председателем, а двумя своими заместителями сделал Чжоу Эньлая, оправившегося от болезни, и (формально) Чжу Дэ. (К «старине Чжу» у Мао претензий не было. Он понимал, что профессиональный вояка привык подчиняться непосредственному партийному руководству, а потому не мог ничего противопоставить Чжан Готао.) Было сформировано и правительство района (официально оно называлось «Северо-Западная канцелярия Центрального правительства Китайской Советской Республики»), которое занялось прежде всего хозяйственными вопросами. Пост министра экономики и внешней торговли в нем получил брат Мао, Цзэминь, а вот высокая должность председателя правительства отошла к Бо Гу. Мао умел налаживать контакт с нужными ему людьми, в том числе с бывшими врагами: проверенный принцип «лечить болезнь, чтобы спасти больного» продолжал приносить плоды. Благодарный Бо Гу рад был услужить Мао Цзэдуну.
Только с непокорным Чжан Готао долго не удавалось наладить отношения. Целый год длился конфликт. И лишь в самом конце ноября 1936 года несчастный Чжан в сопровождении Чжу Дэ объявился наконец в северной Шэньси — искать «мировую»184. К тому времени он уже почти полностью потерял свою армию — в болотах и горах Сычуани, Сикана и южной Ганьсу, где ему пришлось вести беспрерывные бои с превосходящим по силе противником. Мао встретил его великодушно. Чжан «потерял лицо», а потому был неопасен. За ним, неудачником, уже никто не пошел бы, даже если бы он и продолжил свою «антипартийную» деятельность. «Все мы поздравили друг друга, — пишет Чжан Готао. — …Мы говорили о нашем будущем, а не о нашем прошлом»185. Мао даже предоставил Чжану ряд ответственных должностей. Он сделал его вместо Чжу Дэ одним из своих заместителей по Реввоенсовету, вновь назначил генеральным политкомиссаром Красной армии (командующим ее опять стал Чжу Дэ) и утвердил заместителем председателя правительства. Раскол был преодолен [70] . И Мао с оптимизмом смотрел в будущее.
70
Капитуляция Чжан Готао привела, помимо прочего, и к тому, что в состав армии Мао влились не только остатки 4-го
А оно тогда для коммунистов начинало вырисовываться благоприятно. Действия японцев становились все более агрессивными, и патриотический подъем китайского населения нарастал. За год до того, в декабре 1935-го, по стране прокатилась волна мощных антияпонских выступлений студенчества (так называемое движение 9 декабря), глубоко потрясшее китайское общество. Недовольство примиренческой политикой правительства по отношению к наглым захватчикам проявлялось и в гоминьдановской армии. В этой обстановке «антияпонизм» КПК начинал завоевывать симпатии китайской общественности.
Понимая это, Мао не прекращал антияпонской риторики. После многих лет кровавой гражданской войны он начал осознавать, что только ярко выраженный патриотизм коммунистов мог обеспечить им широкую поддержку народа. Конечно, ни он, ни кто-либо другой из его окружения не собирались отказываться от классовой борьбы, однако в тактических целях им стало выгодно «несколько сбавить радикальные обороты». Бандитский передел собственности до сих пор приводил лишь к поражениям. И хотя дикая гражданская бойня по-прежнему продолжалась и Чан Кайши оставался главным врагом, отныне в войне с ним обращение к национальным чувствам китайского населения начинало приобретать для КПК все более важное значение.
И тут ему опять повезло: его новый курс самым поразительным образом совпал с коминтерновским! Летом 1935 года сам Сталин совершил аналогичный же поворот в международной политике. Опасаясь германского и японского вторжения в СССР, он круто изменил политику Коминтерна и его партий. Отныне коммунисты должны были стремиться не к свержению своих правящих классов, а к организации с ними нового единого фронта: на Западе — антифашистского, а на Востоке — антияпонского. Понятно, конечно, что в своих кабинетных расчетах Сталин никоим образом не пересматривал стратегические цели коммунистического движения, направленные на установление мирового господства186. Он всего лишь маневрировал, стараясь попросту привлечь на свою сторону (а соответственно, и на сторону различных компартий) как можно большее число союзников. Решения по этому поводу были приняты в Москве в июле — августе на VII Всемирном конгрессе Коминтерна, во время которого 1 августа Ван Мин от имени Китайского Советского правительства и ЦК КПК опубликовал декларацию с призывом к соотечественникам прекратить гражданскую войну, объединиться и выступить на борьбу с Японией. Из числа «соотечественников», правда, исключались Чан Кайши и члены его кабинета — эти «бесчестные подонки» с «человеческими лицами, но звериными сердцами»187.
Не имея связи с Москвой, Мао и другие лидеры Политбюро, находившиеся в Китае, долгое время не знали обо всем этом. А потому им приходилось действовать на свой страх и риск. После принятия решения идти в северную Шэньси Политбюро, как мы знаем, отменило постановление о посылке Мао Цзэминя и других эмиссаров в Синьцзян, и налаживание переписки с ИККИ отложили до лучших времен. Никто и не предполагал, что как раз в то время в Москве делалось все возможное, чтобы восстановить прерванные с ними контакты. Там уже знали о совещании в Цзуньи и его решениях и полностью их поддерживали. Общий их смысл донес до работников Коминтерна Чэнь Юнь, один из участников совещания. Он прибыл в столицу Советской России вскоре после окончания VII конгресса, в конце сентября 1935 года, вместе с группой из семи-восьми коммунистов, в составе которой находилась и вдова Цюй Цюбо. (Цюй, находившийся в Центральном районе с января 1934 года, после начала Великого похода был оставлен на старой базе по причине его плохого здоровья и в феврале 1935-го в Фуцзяньских горах попал в плен. Через три месяца он был казнен гоминьдановцами.)
Поездка Чэнь Юня осуществлялась без ведома Мао и большинства других членов руководства КПК. По решению Постоянного комитета Политбюро Чэнь Юнь действительно покинул войска Центральной армейской группы в июне 1935 года, но не для поездки в СССР, а для «восстановления партийной организации» в Шанхае. В Москву же отправился по директивному распоряжению делегации КПК в ИККИ (то есть Ван Мина и Кан Шэна) в самом начале сентября в связи с тем, что справиться со своей задачей в Шанхае не смог. Под псевдонимом Ши Пин он стал работать в Интернациональной контрольной комиссии Коминтерна188. И именно тогда, между прочим, передал сообщение о Цзуньи секретарю ИККИ Дмитрию Захаровичу Мануильскому189. Копией принятой в Цзуньи резолюции он, правда, не располагал (он ведь приехал в Москву не для информации о совещании), так что свое сообщение не мог подтвердить документами. Текст резолюции Москва получила позднее — в 1936 году. Его привез кандидат в члены Политбюро ЦК КПК и участник совещания Дэн Фа190. Позже, уже в самом конце 1939 года, еще один экземпляр резолюции передал в Отдел кадров ИККИ Лю Ялоу (псевдоним — Ван Сун), бывший командир 2-й дивизии 1-й армейской группы Красной армии Китая и будущий командующий ВВС КНР, прибывший в Москву на учебу в Военной академии имени М. В. Фрунзе191.