Мари Галант. Книга 2
Шрифт:
– «Власть Босолею!» Так вы сказали?
– Так точно, майор, – подтвердил Лагарен. – Да вы спросите у отца Бонена, он только что из Ле-Прешера. Его я встретил в Сен-Пьере сразу по возвращении, и он мне обо всем этом поведал. Они там на все лады требуют в губернаторы Пленвиля; да, Пленвиль – их кумир!
Отец Бонен со многими предосторожностями спускался с коня. Все были так взволнованы, что никто и не подумал помочь немолодому монаху.
Он оставил коня бродить по террасе, а сам подошел к Мари, взял ее руки в свои с нескрываемым почтением и проговорил:
– Бедное дитя мое! Все это, увы, правда! Нам понадобится немало мужества и ловкости, чтобы обуздать разгоревшиеся страсти… Вы бы видели, что довелось видеть мне, дабы понять! Эти люди обезумели! Они потеряли веру в Господа! Демон их ослепляет…
Отец Бонен перекрестился. Мари бросилась ему на грудь. Для нее было огромной радостью, переживая одно испытание за другим, почувствовать рядом славного святого отца, очень любившего ее супруга и относившегося к ней самой с неизменными доброжелательностью и пониманием. Теперь ей было на кого опереться.
– Добро пожаловать, отец мой! Вы, должно быть, устали. Выпейте чего-нибудь. Вы голодны, хотите пить?
– Дитя мое! – заговорил отец Бонен. – Думаю, сейчас есть дела более неотложные, чем мой желудок. Я давно научился заставлять его молчать. Я думал о вас все время, пока добирался из Ле-Прешера.
– Отец мой! Вы, верно, располагаете более точными сведениями, чем те, которые нам сообщил капитан Лагарен, – вставил свое слово майор. – Вам следовало бы принять приглашение ее высокопревосходительства и поставить нас в известность о происходящем.
– Да, да… Я следую за вами…
Мари взяла старика под руку и направилась к банкетке, на которую монах устало рухнул. У него ломило поясницу, поводья натерли ему ладони. Он тоже был покрыт пылью, но на серой сутане это было не так заметно, как на его лице.
– Вы должны поесть, – настойчиво повторила Мари. – Чего бы вы хотели, отец мой?
– Ничего, ничего!.. Разве что немного воды. Мы потеряли слишком много времени… Лучше послушайте меня.
– Капитан, прикажите Сефизе приготовить прохладительные напитки, пожалуйста, – обратилась к Лагарену Мари.
Тот повиновался.
– Я покинул Фор-Руаяль три дня тому назад, – начал иезуит. – Ездить скоро я не могу: возраст не позволяет мне быть хорошим наездником. Раз в три месяца я объезжаю паству, как вы знаете. На сей раз я решил провести свой обход раньше: у меня сложилось впечатление, что кто-то смущает умы. Увы! Я переезжал из Фон-Капо в Ле-Карбе и из Ле-Карбе в Ла-Туш… Но в том, о чем я подозревал, я мог убедиться собственными глазами; более того: действительность превзошла мои ожидания… Вероятно, вы не хуже меня знаете о печальных инцидентах, которые только что имели место… Я прибыл в Ле-Прешер нынче утром и очутился в толпе, выкрикивавшей угрозы…
Он повернулся к сидевшей рядом Мари, взял ее за руку и ласково продолжал:
– Бедное мое дитя! Вы так добры и прекрасны! Вы мужественны и заботливы – как же могли вы пробудить столько ненависти в душах нескольких негодяев, поднявших колонистов на мятеж? Наших работящих и миролюбивых колонистов!
Он вздохнул и перекрестился.
– Словом, я давно подозревал, что солнце и ром действуют на людей отнюдь не успокаивающе – наоборот! Я думал, что после ночи сна и отдыха все забудется. К несчастью, события превзошли все ожидания по серьезности и жестокости. Бедняжка Мари! Ваши изображения, а также портрет шевалье де Мобре жгли на улицах Ле-Прешера во многих общественных местах, на площадях… Потом обезумевшая толпа подожгла склады, словно то было не их собственное имущество! Почему бы не поджечь в таком случае и свои дома? Разве птица уничтожает дерево, на котором свила гнездо?..
Старик говорил без надрыва. С тех пор как он приехал на острова, он узнал жизнь. Явился свидетелем многих драм. Знал людей, населявших колонию. Судил их. Ему было известно, что любой искатель приключений, отчаянно нагрешивший в прошлом, приезжал на архипелаг с тайной надеждой либо начать жизнь заново, либо и дальше влачить существование, смыслом которого являются грабежи и убийства. Но святой отец был уверен, что в глубине души у всех этих людей теплится надежда. В чем она состояла? Даже самый жестокий злодей зачастую помышляет лишь о спокойной старости в собственной постели, вдали от трудов неправедных. Отец Бонен, принимавший исповеди, отлично знал: негодяи, по которым во Франции плакали виселица и колесо, на Мартинике были озабочены одним – как обзавестись семьей. Они мечтали о девушке с глазами цвета перванш, которая нарожает им кучу детей. Они-то и становились колонистами. А другие, избравшие море для пиратства и грабежа, разве не помышляли о том же?
Нет, отец Бонен говорил без надрыва. Он охотно черпал спасение в Боге. И полагал, что молитва усмиряет страсти, когда в нее вкладываешь всю душу. На островах было похоронено столько людей, что даже самый крупный бунт ничего бы, по существу, здесь не изменил. Однако монах искренне жалел Мари. Сколько еще испытаний ждет ее впереди! Устоит ли она перед бурей? Не окажется ли слабым и хрупким существом, которое будет опрокинуто грохочущей волной?
– Отец мой! – вмешался Мерри Рулз. – Вы слыхали, что кричат зачинщики. Каков смысл их требований? Чего хотят эти люди?
– В первую очередь их ненависть была обращена на госпожу Дюпарке и на того, кого считают ее протеже: на шевалье де Мобре. Как уже было сказано, в общественном месте были сожжены их изображения. Кроме того, бунтовщики требовали, чтобы к власти пришел поселенец Пленвиль…
– Это странно, – обронил Рулз. – По правде говоря, очень странно. Я не понимаю…
– Тем не менее это так… Сын мой! Похоже, вас гораздо больше беспокоит, что Пленвиль стал кумиром толпы, нежели тот факт, что сожжены изображения ее высокопревосходительства и ее советника?
– Нет-нет! – после минутного колебания возразил Рулз. – Просто я полагаю, что Пленвиль всегда оставался в тени, по крайней мере внешне, вот и задаюсь вопросом, почему сегодня он единодушно выдвигается на пост губернатора.
– Вы уверены, что единодушно? – довольно жестко спросил святой отец. – Я вам говорил о бунтовщиках. По моему мнению, в таком поселке, как Ле-Прешер, где жители отличаются рассудительностью и чувством меры, наберется лишь горстка недовольных. Так вы полагаете, что Пленвилю следовало посвятить вас в свои планы?