Мари Галант. Книга 2
Шрифт:
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Первое отречение
Стремительно надвигавшаяся в тропических широтах ночь застала их в пути, когда до Ле-Прешера оставалось около лье. От самого Сен-Пьера они не обменялись ни словом, стараясь ехать так быстро, как только позволял почтенный возраст святого отца, бывшего неважным наездником. Теперь, вблизи моря, легкий ветерок приносил с собой приятную свежесть.
Вдалеке зловещие отблески отражались в иссиня-черном небе, которое останется таким еще на несколько часов, пока на нем не появятся первые тропические звезды.
Временами отблески пламени казались ярче из-за внезапной перемены ветра.
Мари спрашивала себя, в каком состоянии она застанет небольшой поселок, обычно такой мирный, лежавший на холме и омываемый с другой стороны Карибским морем. Мари хотела бы знать, что происходило к югу, по другую сторону от Сен-Пьера, в Ле-Карбе, и как в это же время себя ведут жители Каз-Пилота после пожаров истекшей ночи.
Должно быть, ром течет рекой, а это вряд ли внесет успокоение в смятенные души колонистов.
Когда они подъехали к первым свайным постройкам Ле-Прешера, то услышали громкие крики, сливавшиеся в сплошной гул. Похоже, кричали во время праздника, карнавала, однако на сей раз шум приобретал драматический характер, отчего сердца наполнялись тоской и неясным предчувствием беды.
Когда всадники вступили на главную улицу, перерезавшую поселок из одного конца в другой, Мари, не выпуская поводьев, инстинктивно сжала рукоять одного из пистолетов. В эту минуту она прощалась с жизнью и дала себе слово: она сделает все возможное, чтобы положить бунту конец, но, если ей суждено умереть, она подстрелит кого-нибудь из своих врагов.
Вначале всадникам показалось, что поселок опустел. После поджога складов, рынков, домов жители, вероятно, отправились в другое место, чтобы продолжать подвиги. Однако шум не утихал. Судя по всему, толпа стекалась в одно место, скорее всего – на площадь Оружия.
– Дети мои! – вдруг заговорил святой отец, выбросив одну руку вперед. – Нам лучше ехать помедленнее. Ни к чему поспешностью выдавать обуревающее нас волнение. Чужое хладнокровие всегда сдерживает самых страстных крикунов. Давайте въедем на главную площадь не спеша. И ни слова лишнего: будем сохранять достоинство.
Он обернулся к Мари:
– Может быть, дитя мое, вам бы следовало укрыться за мной. Тело у меня большое и, хоть и старое, могло бы вас заслонить от злоумышленника…
– Нет, отец мой, – твердо возразила она, – прошу вас, напротив, пропустить меня вперед. Во главе нашего небольшого отряда следует быть мне. Следуйте за мной…
Она пришпорила лошадь, выехала вперед, потом осадила лошадь и неспешно направилась к площади в сопровождении двух мужчин.
По мере того как их небольшой отряд продвигался вперед, выкрики бунтовщиков становились все пронзительнее, уже можно было разобрать отдельные слова.
Мари глубоко вздохнула. Она чуть сильнее сжала повод и опустила руку на бедро, приготовившись выхватить пистолет.
Позади нее ехали бок о бок Мерри Рулз и отец Бонен.
Как только бунтовщики заметили троих всадников, закричали еще громче, а потом вдруг затихли, как по команде.
Мари решительно, как ни в чем не бывало продвигалась вперед, в самую гущу толпы.
Она увидела, что бунтовщики сложили костер и разговаривали, стоя вокруг него, как в дни народных гуляний. И сразу подумала, что собравшиеся держат совет, желая договориться, как вести себя дальше.
У Мари за голенище был заткнут хлыст. Ее охватило безумное желание ударить кого-нибудь из этих людей с перекошенными от бешенства лицами, однако она сдержалась.
Костер, разложенный посреди площади, выглядел празднично, зато длинные тени сбившихся в кучу людей смотрелись угрожающе.
Когда от ближайших бунтовщиков Мари отделяло всего несколько шагов, она остановила лошадь и громко, отчетливо выговаривая, спросила:
– Вы меня узнаёте? Что происходит? Что вы здесь делаете?
Святой отец и Мерри Рулз подъехали вслед за Мари и остановились по обе стороны от Мари, словно беря ее под свою защиту. Сзади, с другого конца площади, несколько нестройных голосов выкрикнули:
– Смерть генеральше! Смерть шлюхе! Смерть ее любовнику!
Мари сделала вид, что не слышит, но незаметным движением шпор подняла лошадь на дыбы. Передние копыта животного взвились на мгновение над головами близстоявших людей, и те отшатнулись. Нельзя сказать, что при других обстоятельствах они вели бы себя менее вызывающе; просто те, что находились в задних рядах, верили в собственную безнаказанность, а эти, оказавшись лицом к лицу с действительностью, лучше, может быть, осознавали серьезность своей вины и предательства.
– Расходитесь по домам! – приказала Мари. – Ступайте проспитесь! Завтра будет много работы. Придется восстанавливать то, что вы уничтожили…
Те же голоса из задних рядов снова закричали:
– Да здравствует Пленвиль! Смерть генеральше! Стоявшие впереди колонисты сначала колебались, но потом подхватили:
– Да! Да! Низложение! Долой Мобре! Мобре – предатель! Низложение! Да здравствует Пленвиль!
Кто-то, спрятавшись за спинами других, пошел еще дальше в надежде, что его не узнают:
– Чего вы ждете! Тащите ее с лошади! Костер готов!
– Зачем нам эта девка?! Смерть шлюхе!
Отец Бонен поднял голову и незаметно выехал вперед, заслонив собой Мари, словно опасался за ее жизнь.
– Дети мои! – заговорил он. – Меня вы тоже знаете… Вам известно: слова, падавшие из моих уст, неизменно были справедливыми и человеколюбивыми. Всякий раз, когда я бывал в Ле-Прешере, вы бежали мне навстречу. Вы просили меня помолиться за ваше избавление от болезней. Приносили мне для благословения своих детей. Я видел, как вы всегда аккуратно являетесь к молитве, и ваша вера, должно быть, угодна Всевышнему… Что же я слышу сегодня? Крики, угрозы, оскорбления и проклятья! Кто вас так изменил?