Мари Галант. Книга 2
Шрифт:
Она, похоже, смирилась со своим положением и впала в состояние прострации.
Ей казалось, что она уже не принадлежит этому миру. Она то и дело лишалась чувств; ухаживать за ней было некому; всякий раз, как Мари приходила в себя, она горько сожалела, что не умерла.
Она, кстати сказать, отлично понимала, что должен испытывать капитан де Мартель. Ведь она имела случай убедиться в его верности в ту ночь, когда во время первых бунтов в Ле-Прешере попросила вместе с отцом Боненом гостеприимства. Этот человек, не имевший, как и положено военному, никакого основания для неподчинения новому хозяину – или, вернее, новым хозяевам острова, –
Прошло четыре дня с тех пор, как Мари была заперта на этом складе; она не виделась ни с кем, кроме капитана и факельщиков, приносивших ей еду.
За четыре дня она исхудала до такой степени, что стала подумывать о том, узнает ли ее малыш Жак, когда увидит снова.
Малыш Жак! Он занимал все ее мысли. Если, вопреки собственному желанию, Мари вспоминала о своих несчастьях, она старалась сейчас же подумать о другом. Это не всегда удавалось. Она не понимала, почему все ополчились против нее. Мари знала, что не виновата в том, что вменяли ей в вину. Пленвиль, Босолей, Мерри Рулз и их приспешники были против нее – она могла бы это объяснить непомерным честолюбием, снедавшим этих людей; но другие колонисты острова – почему они требовали ее смерти? За что плевали ей в лицо? Отчего срывали с нее одежду, когда ее волокли в тюрьму? Не была ли она всегда к ним добра? Ее покинули даже те, которых она считала самыми преданными своему делу! Ее мутило при воспоминании о подлости и трусости членов Совета. По правде говоря, покой снисходил на нее, только когда она представляла своего сына, юного Жака, который, должно быть, волнуется за нее, расспрашивает Луизу, негритянок… Луиза! Мари даже не сердилась на нее, хотя именно из-за нее оказалась в столь плачевном состоянии!
Теперь она совсем иными глазами смотрела на замок Монтань!
Как она могла бы там счастливо жить! Как покойно ей было бы! Какую изумительную атмосферу создала бы там, знай она заранее и умей предвидеть то, что недавно произошло. А вместо этого замок явился местом для шумных и грязных сцен, мерзостей, разврата!
Теперь, в заточении, в нищете, Мари невольно возвращалась мыслями к прошлому и в то же время оказывалась ближе к Богу и испытывала глубокое отвращение при воспоминании о том, как она могла в интересах политики, как ей тогда казалось, согласиться на низость: разделить со своей кузиной любовь шевалье. И если бы только с ней, глупой, больной, истеричной девчонкой! А ведь шевалье постыдно изменял им обеим с Жюли, это уж точно!
Что стало с Луизой? Что сделали с ней? А с детьми? Разве ее мучители станут останавливаться перед чем-либо? Конечно, оберут ее, отнимут замок Монтань, творение Дюпарке! Отошлют ее детей в приют? Интересно, Луизу тоже арестовали?
Она ничего не знала. Ей казалось, что она похоронена заживо. Хорошо было бы умереть! Но у нее не хватало сил покончить с жизнью, размозжив голову о стены, да и воля ее по временам противилась этому: в душе просыпалась ненависть к палачам.
Неужели возможно, чтобы и Бог оставил ее?
Мари молилась, сложив руки на груди и опустившись коленями на гнилую солому сахарного тростника. Она услышала, как ключ поворачивается в замке огромной и крепкой кованой двери.
Бедняжка зажмурилась. Кто это? Время было неурочное и для факельщиков, приносивших еду, и для капитана
Может, решилась ее судьба? Повесят ее или сожгут заживо?
Кто-то, верно, идет огласить приговор?
Она стала молиться еще горячее. Дверь отворилась, и в глаза Мари ударил яркий, слепящий свет, озаряя огромное помещение, пропахшее плесенью, плохо продубленной кожей, соломой и едким запахом индиго.
Мари не двинулась. Она услыхала голос:
– Дайте ключ, я запру сам. У двери охрана не понадобится.
Мари знала этот голос! Она с живостью обернулась и резко поднялась при виде Мерри Рулза.
Тот захлопнул дверь и тщательно задвинул засовы. Зачем, однако, ему было бояться изможденной, исхудавшей, обессилевшей женщины?
Он обернулся и медленно пошел к Мари, не сводя с нее глаз. Преодолев половину разделявшего их расстояния, майор с невыразимой нежностью печально произнес:
– Здравствуйте, мадам.
Мари не ответила. Она не могла оторвать глаз от элегантного майора, гораздо более элегантного, чем раньше. Золотая рукоять шпаги, висевшей у него на боку, поблескивала в неярком свете, падавшем через окна. На майоре были начищенные сапоги для верховой езды, высокие, из мягкой кожи, поскрипывавшие при ходьбе.
Мари вдруг представила, как она выглядит в эту минуту со стороны: встрепанные волосы, прилипшие ко лбу и одновременно торчащие во все стороны, подобно змеям на голове медузы Горгоны; порванное в клочья бунтовщиками платье, которое она пыталась связать неловкими пальцами, но тщетно: платье не прикрывало ни бедер, ни груди. Наверное, она напоминала попрошайку – она, жена генерала Дюпарке. Мари была готова плакать от ярости, но из врожденного благородства приняла величавый вид, так часто раньше производивший впечатление на мужчин.
Мерри Рулз подошел к ней вплотную.
– Боюсь, мадам, – все так же тихо и серьезно продолжал он, – что вам здесь многого недостает. Я пришел исправить положение, в котором вы очутились.
– Самое время, сударь!
Он чуть заметно пожал плечами:
– Не надо видеть во мне врага. Меня, как и вас, захлестнули события и предали некоторые люди. Я генерал-губернатор, а ничего не могу сделать без ведома синдика от населения. Всем заправляет Пленвиль…
Он вздохнул: ему было тяжело видеть лихорадочный блеск в ее глазах; Мари пристально его разглядывала, и в этом было для него что-то обидное.
– Слава Богу, – продолжал он, однако, – мне удалось убедить этого человека в том, что вас нельзя казнить без суда. Для вас, мадам, это выигранное время. А в политике выиграть время – значит очень многое, а иногда и все. Никогда не известно, что произойдет. Со временем вы, мадам, возможно, еще отыграетесь.
Она слушала его, не произнося ни слова. Майора смущало ее молчание, но он все же продолжал:
– Я в любом случае воспользуюсь своим правом помилования в вашу пользу, чего бы мне это ни стоило; в этом вы можете быть уверены, мадам.
– Мне не нужно ничьей милости, – наконец выговорила она. – Я невиновна. Вы сами, Рулз, знаете: все, в чем меня обвиняют, – низкая ложь. Я, может, допустила ошибку, назначив шевалье де Мобре советником, да и это еще неточно. Но когда от меня потребовали его отозвать, я подчинилась. Разве кто-нибудь когда-нибудь был сговорчивее меня?
Он опустил голову, пошарил в кармане своего камзола, извлек на свет небольшой сверток и протянул его Мари:
– Мне подумалось, что вам могут понадобиться эти вещицы…