Мари из Порт-ан-Бессена
Шрифт:
— Мой муж не хотел, чтоб я выходила… Начинался дождь…
Несмотря на дождь, старики стояли, как обычно, у каменного парапета рядом с разводным мостом, и они тоже говорили о Вио.
— Был ли он так уж пьян…
— Думаю, что…
— Куда он мог бы пойти?..
Мальчишка вышел, остановился на тротуаре, надеясь, что его позовут обратно, как несколько часов назад у «Морского кафе» он надеялся, что Мари придет его утешать.
Видел ли он своего отца через открытую дверь? Видел ли он соседей в ночных рубашках, торчащих в окнах? Плакал ли он? Кое-кто говорил, что да.
Все утверждали, что он был бледен, как будто в ночной темноте мог выглядеть как-то иначе.
Интересовались и тем, что Вио делал внутри дома.
Но известно было лишь, что в какой-то момент дверь распахнулась, словно от удара ногой, и с треском захлопнулась.
Продавщица газет, жившая через два дома, робко позвала:
— Марсель!.. Пест!.. Марсель!..
Марсель, конечно, услышал ее, но не обернулся. Он зашагал к центру города, где сходились дороги на Байо, Гранкан и Арроманш.
А еще продавщица газет сказала своему мужу то, что теперь повторяла всем:
— Нужно бы пойти его поискать… Кто знает, на что он способен?.. Завтра его отец и не вспомнит об этом…
Но муж ответил:
— Не надо лезть в чужие дела!
Жизнь на рыбном рынке разворачивалась, как и в любой другой день, поскольку окрестным продавцам живой рыбы некогда было судачить о сыне Вио.
Но у всех местных жителей было тяжело на сердце.
Это не казалось столь трагичным, как удар бутылкой по голове. И все же!
Кто знает? У матроса лишь оказался вырванным кусок кожи с волосами, и это не помешало ему жениться в том же году.
А кто мог знать, на что способен такой юнец, как Марсель, чья сестра совсем непохожа на других, и это, безусловно, было у них семейное.
Морось сгущалась, но настоящие капли пока не появились. Скалы с обеих сторон порта выглядели огромными серыми стенами, наверху, как болезненный нарост, виднелась желтоватая трава, и вдали — острый шпиль церкви. Ветер стих. Воздух не двигался. Начался отлив, темное зеленоватое море покрылось мелкими барашками.
Воздух пах рыбой, как всегда в этот час, на мостовой оставались пятна рыбьей крови и мертвенно-бледной чешуи. Грузовички выстроились один за другим до самого конца набережной. Женщины в сабо таскали корзины с уловом.
— Он еще пожалеет о том, что сделал… Куда же он убежал, ведь у них здесь нет родственников…
Несмотря ни на что, мальчишку искали по всем закоулкам. Все убеждали себя, что он не мог уйти далеко. Правда, все боялись обнаружить его в водорослях бухты.
Мари, поднявшаяся в шесть утра, обслуживала торговок рыбой и слушала, как они спорят о ценах, местные же жители, стоя у порога, говорили только о сыне Вио.
О чем она думает, никто никогда не мог понять и узнать толком, и именно поэтому среди своих ее звали Скрытницей.
Она была бледной, но таков уж ее обычный цвет лица. Она молча обслуживала Доршена, который пришел перекусить, распределив работы на борту «Жанны».
Она, однако, прервала работу, стоя с подносом в руках, когда около девяти часов, в черных сабо, морской фуражке на голове и с видом человека, отправляющегося в море, пришел Вио.
Чуть раньше видели, как открылась его дверь. Вио не поздоровался с соседями. Он вышел из дома, глядя прямо перед собой. И он направился к разводному мосту, где собирались все местные моряки, не находящиеся в это время в море.
— Привет! — сказал он им, как и в другие дни.
Но усы его дрожали. Он переводил взгляд с одного на другого, как бы упрашивая ничего ему не говорить, не принимать понимающий вид, не смотреть на него так, как смотрели они.
Потом он внезапно повернул назад и вошел в кафе, поставил локти на стойку, за которой проходила Мари.
— Кофе… — произнес он каким-то сдавленным голосом.
Вероятно, он ожидал, поднимая на нее взгляд, увидеть в ее глазах жалость, понимание, немного симпатии, что-нибудь такое, что можно ожидать от близких.
Но именно в этот момент она повернула голову к набережной, где послышался шум останавливающейся машины, и она, обслуживая его, посмотрела на часы.
Дверца машины открылась и захлопнулась.
Это был Шателар, приехавший на два часа раньше, чем обычно; из машины он вышел тяжелой походкой невыспавшегося человека.
Все это не переросло в драму, однако стало событием хоть и незначительным, но наложившим свой отпечаток на весь день.
Никаких сборищ не происходило, и жандармы, считалось, ничего не знают.
Когда старший Вио вышел из «Морского кафе», он держался подчеркнуто прямо и направился покупать себе провизию так, как это делал всякий раз, выходя в море.
Утром старики говорили, поглядывая на почти траурное небо:
— Должно быть, скоро пойдет снег…
С десяти часов погода определилась. Парящие в воздухе капельки измороси стали еще мельче и гуще. Со стороны моря надвигалась словно дымовая завеса; первыми растаяли очертания волнорезов, затем прибрежных скал, и полчаса спустя все уже ходили той нерешительной походкой, какой обычно передвигаются в тумане.
«Сестра Тереза» все-таки вышла. Скрежет разводного моста разносился дальше, чем обычно, и группа женщин, собравшаяся для прощания, имела размытые очертания; лишь подходя к ней, можно было видеть, как из тумана проступают детали: чья-то шаль, рыжие волосы, ребенок на руках, передник из синего полотна…
Вио был на борту. Он хотел отбыть, делая вид, будто с сыном ничего не произошло. Но не смог удержаться и, когда судно выходило за пределы порта, посмотрел в сторону скал.
Для Порт-ан-Бессена все это стало не просто историей с мальчишкой, которого пьяный отец выгнал из кафе. Марселя знали мало, и именно сейчас вдруг многие принялись укорять себя за то, что никогда не обращали на него внимания.