Мари в вышине
Шрифт:
42
43
Я впервые увиделась с его матерью. Антуан никогда о ней особо не распространялся. Никто не выставляет напоказ постыдные секреты и отвратительные семейные подробности, в которые и поверить-то трудно. Ведь, по сути, открещиваться от своих генетических предшественников означает не исключать риск, что ты и сам являешься носителем того, что для тебя настолько неприемлемо. Антуан искал укрытие в дальнем уголке нашей горной долины, чтобы забыть, откуда, а главное, от кого он произошел. А вовсе не для того, чтобы взбалтывать свое прошлое, как взбалтывают свиную кровь, чтобы помешать ей свернуться. Нет, Антуан хотел прижечь раны, прижечь по живому, зажав ремень в зубах, чтобы никогда больше об этом не говорить. О своем отце он даже не упоминал. После того как Антуан во всем признался, тот больше не сказал ему ни слова. Возможно, это он стоял и за оскорбительными письмами, и за актами вандализма. Неужели некоторые родители до такой степени неспособны с этим смириться? Я думала, что для отца и матери важнее всего благо их детей.
А оказывается…
Но я все чаще встречаю примеры абсолютно обратные. Они хотели, чтобы он женился на девушке из их деревни, отцу которой принадлежали земли чуть выше по склону, сразу за их фермой. Обговоренный брак с целью расширить землевладение. Ему пришлось признаться в своей гомосексуальности. Дольше разыгрывать комедию было невозможно. И потом, у него была и своя гордость, и своя честь.
Они не виделись уже лет шесть. Антуан больше не возвращался в Канталь, а она не покидала своего дома. Он звонил ей два раза в год. На ее день рождения и на Рождество. Профсоюзный минимум. Он не мог понять, с какой стати она заявилась на целую неделю, чтобы повидаться с сыном, по которому вроде бы совсем не скучала.
Его это не воодушевило. В последние недели он был ворчлив, не пускался в доверительные разговоры, как раньше, – из-за Оливье, но эту новость все-таки пришел мне сообщить. А еще спросил, может ли он как-нибудь зайти вместе с ней, чтобы представить свою крестницу, которой так гордился. Я не видела никаких препятствий.
Она была мелкой старушонкой, несмотря на свой высокий рост. Теперь мне стало понятнее, откуда взялись габариты Антуана. Ей было шестьдесят четыре, а на вид лет на десять больше. Конечно же, в синтетическом платье с кричащим узором, в коричневых туфлях на толстом каблуке и серой кофте домашней вязки. Тряпка тряпкой. Маржори хлопнулась бы в обморок. Она воплощала классический стереотип старой крестьянки в цветастой юбке и с толстым задом. Это с виду. А характер еще гаже. Антуан нервничал, когда нас знакомил. Он предупредил, что мать у него со странностями. Меня смутили ее глаза. Коварный, лживый, почти мучительный взгляд. Я попыталась вспомнить, кого она мне напоминает. Есть! Куницу, которую я застала в амбаре, когда
Она непременно желала расцеловать Сюзи, которая спасалась от нее на груди у Антуана. Потом принялась расспрашивать меня – что я делаю на ферме, как давно мы знакомы, и наконец ее понесло:
– Видишь, Антуан, как было бы здорово – маленькая семейка, как у твоей подружки.
– Хватит, мама! – попробовал он остановить ее сухим тоном.
– Правда-правда, милая женушка, которая подарила бы мне внучков, и отцу было бы приятно.
– Хватит же! – вспылил он.
Как ни в чем не бывало она продолжала, обращаясь ко мне:
– Вам не кажется, что это досадно – такой красивый мужчина?! А ведь у нас, на ферме, все для него было готово. Не такое уж хитрое дело – влюбиться в красивую девушку. Она красивая была, эта Сандрина, которую мы тебе подыскали. Но Антуан никогда и пальцем не пошевелил, чтобы нас порадовать.
Она выговорила это слащавым, чуть коварным тоном. Вроде гестаповца, который невозмутимо посылает один электрический разряд за другим.
– А мне кажется, досадно, что вы не принимаете сына таким, какой он есть.
Я не сдержалась. Такая уж я. Когда наезжают на дорогого мне человека, я показываю зубы. Даже если это его мать. Особенно если это его мать. Она повернулась спиной и сделала вид, что рассматривает коров. Я уверена, что она даже не понимает, какую боль причиняет сыну. Как мог Антуан появиться на свет из этого живота? Антуан, мой лучший друг, создание нежное, чувствительное, умное, уважительное и великодушное. Ошибка кастинга, реинкарнация, которая пошла наперекосяк, и вот вам результат: агнец, приземлившийся среди волков. Как Оливье.
И нечего тут мудрствовать лукаво. Я просто притягиваю агнцев, спасающихся от волков! Скоро смогу приют открывать.
В последний день он узнал, зачем она приезжала. Чтобы объявить ему о продаже фермы. Но они давали ему последний шанс: одну неделю, чтобы вернуться в Канталь, и верную дорогу к тому, чтобы вернуть себе хозяйство, – при условии, что он женится все на той же Сандрине. Свободной и десять лет спустя. Судите сами, что это была за красотка.
Он отвез мать на вокзал, вывел на платформу и отбыл, не дожидаясь поезда.
Приехал ко мне, и мы проговорили весь оставшийся день. Совершенно раздавленный.
Стыдящийся того, что познакомил меня с матерью.
Ну, не у него одного такая.
Несчастный от чувства, что его бросили.
Кто?
Страшащийся одиночества.
А я что, не в счет? Так, только чтобы жизнь подмаслить? (Мое масло чуть дороже, из-за улыбки молочницы в качестве довеска.) А он их теперь даже не замечал, моих улыбок.
Я все последние недели надрывалась, пытаясь втемяшить ему это в голову, но он не желал слушать. Нет, никто тебя не бросал, ну конечно, я по-прежнему тебя люблю, само собой, и Сюзи тоже. Нет, в наших отношениях ничего не изменилось. Да конечно же, приходи на ферму когда захочешь. Нет и нет, ты нам никогда не мешаешь. Ну, если только я не лежу полуголая на кухонном столе.
– Ага, вот видишь?! – поспешил он встрять.
Ну что ж он все передергивает! Никогда такого за ним не водилось. Он прекрасно знал, когда Оливье на работе, а мог и позвонить перед тем, как прийти.
Помянешь волка, то есть другого агнца, то есть агнца, который стал для некоторых волком, так он тут как тут: Оливье приехал на выходные. Агнец из Канталя собрал свои горести, как запихивают учебники в ранец, едва прозвенел звонок. Книжки уложены, оп, ранец на спину, хоть он и тяжелый. Не может же он выказать себя слабаком, это он-то, который грозился размазать в лепешку моего возлюбленного за малейшую провинность.