Marilyn Manson: долгий, трудный путь из ада

Штраус Нил

Время от времени отец обещал куда-нибудь меня свозить, но в основном у него на работе вдруг что-то возникало. И всего лишь несколько вылазок наших мне запомнились. Обычно он меня вёз на мотоцикле к карьеру, открытой шахте, недалеко от нашего дома, где он меня учил стрелять из ружья, снятого им с мёртвого вьетконговца. Я унаследовал от отца точность прицела – пригодилось, когда я стрелял из пистолета железными шариками по зверюшкам или бросал камни в полицейских. Также я от отца получил дрянной характер с коротким фитилём, отчаянные амбиции, при которых остановишь меня только пулей или ударами, грубый юмор, ненасытную любовь к сиськам и аритмию сердца, которая благодаря дикому количеству наркотиков только ухудшилась.

Мама

То

есть у меня с отцом очень много общего, но тогда я совсем не хотел этого признавать. Я почти всё детство и отрочество провёл в страхе перед ним. Он всё грозился выгнать меня из дома и не уставал напоминать по любому поводу, что я ничего не стою и ничего никогда не добьюсь. Так что я рос маминым мальчиком, ею балованным, но совершенно за это не благодарным. Чтоб ещё более приблизить меня к себе, мама постоянно пыталась убедить меня в том, что я гораздо сильнее болен, чем на самом деле, – чтоб держать меня дома и ухаживать за мной. Когда у меня пошли прыщи мать сказала, что это аллергия на яичный белок (у неё от него сыпь), и я ей долгое время верил. Она хотела, чтоб я был как она, чтоб я зависел от неё и никогда бы её не покинул. Когда я наконец покинул, в возрасте двадцати двух лет, она каждый день приходила в мою комнату и плакала, пока в один прекрасный день ей не померещился Иисус в дверном проёме. Приняв это видение за знак того, что за мною присматривают, она перестала плакать и завела крыс – вроде бы для того, чтобы кормить мою змею. В своём стиле сверхзаботы она выбрала самую больную крыску и меня заменила ею. Крысу она назвала Мэрилин, и не только её рот в рот реанимировала, но поместила в грубо сделанную из полиэтилена кислородную камеру – чтоб крыса пожила подольше.

Ребёнком всё, что происходит в твоей семье, воспринимается как норма. Но с подростковым возрастом маятник качается в другую сторону, и на смену принятия приходит отрицание. В девятом классе я начал всё сильнее ощущать одиночество, отсутствие друзей и сексуальную фрустрацию. В классе я обычно карманным ножиком взрезал кожу на предплечье. (Ныне десятки шрамов скрыты татуировками.) Я почти никогда не стремился преуспеть в учёбе. Всё моё образование в основном проходило после школы, когда я проваливался в мир фантазии – играл в ролевые игры, читал книги вроде биографии «Никто отсюда не уйдёт живым» Джима Моррисона, писал мрачные стихи и рассказы, и, конечно, слушал пластинки. Я начал ценить музыку – она теперь воспринималась как универсальное лекарство и доступ туда, где меня примут, где не существует ни правил, ни суждений.

Терпеть мою фрустрацию приходилось маме. Наверное, мои выпады против неё я унаследовал от отца. Одно время родители дико ругались – отец подозревал мать в измене с неким бывшим копом, который стал частным детективом. Отец по натуре всегда был подозрительным, и ревность свою никогда не мог отпустить – даже по отношению к первому парню мамы, Дику Риду, костлявому, которому отец по шее надавал, когда познакомился с мамой в пятнадцатилетнем возрасте. Один из самых громких скандалов произошёл между ними после того как отец, порывшись в сумочке матери, вытащил некую тканую салфетку и потребовал объяснений. Я так и не понял, чего подозрительного в этой тряпке – или она из какого-то неизвестного отеля, или, может, ей сперму вытирали. Помню, данный детектив, о котором идёт речь, несколько раз заходил к нам домой, с пулемётом и журналами «Солдат удачи», что меня сильно впечатлило, поскольку я тогда ещё хотел сделать карьеру шпиона. Ненависть и злоба вообще-то вещи заразные, так что я тоже скоро стал злиться на маму – она якобы разрушает семью. Часто сидя в своей комнате я плакал, представляя, что будет, если родители разведутся. Я боялся, что придётся выбирать между ними, а поскольку отца я боялся, то пришлось бы жить с матерью в нищете.

В комнате моей наравне с постерами Kiss, нарисованными мною комиксами и рок-альбомами также жила коллекция бутылочек из-под парфюмов Avon – мама мне их отдала. Каждый

флакончик – в форме автомобиля, и, по-моему, именно Excalibur однажды вечером отправил мою маму в больницу. Она в тот день пришла домой поздно и не сказала мне, где была. Подозревая её в измене отцу, я разозлился, вышел из себя – как отцу тоже свойственно – и швырнул флакон ей в лицо. Из рассечённой губы потекла кровь, а пол в моей комнате – в дешёвых духах и кусочках голубого стекла. Шрамик у мамы до сих пор есть. Он постоянно напоминал ей о том, что не стоит заводить второго ребёнка.

КРУГ ПЯТЫЙ – ГНЕВНЫЕ

Потом, в ходе ругани, я ударил её, плюнул в неё и попытался задушить. Она никак не отвечала, только плакала, а мне было её ни капельки не жаль.

Однако гнев, копившийся во мне из-за того, что меня отдали в Христианскую школу, в обычной школе стал понемногу уходить. Мама разрешала «поболеть» дома, если, например, я никак не мог гладко причесаться и не хотел, чтоб меня таким видели девочки, или если кто-то в школе собирался меня избить до бесчувствия. Вот за это я стал её ценить. Но и это оказалось только одной фазой.

И вот, лёжа в своей кровати в последнюю ночь в Кентоне, я ненавижу родителей ещё больше, чем раньше. Я наконец-то только-только начал приживаться в Кентоне, а теперь должен жить на гопнических задворках Форт-Лодердейл, потому что отец устроился на новую скучную работу – мебель продавать. Я прошёл живым и невредимым самые мрачные места – от домов с привидениями до школьных спортзалов. Я употреблял дрянные наркотики, занимался плохим сексом и обладал нулевой самооценкой. Всё это было и прошло, и вот теперь – заново начинать. Переезду я не радовался. Я злился – не только на родителей, вообще на весь мир.

4. Дорога в ад вымощена хорошими письмами отказа

<…>я рос довольно одиноким ребенком и быстро приобрел некоторое неприятное манерничанье, которое все школьные годы отталкивало от меня товарищей. Одиночество выработало свойственную таким детям привычку сочинять разные истории и разговаривать с воображаемыми собеседниками. И думаю, с самого начала мои литературные притязания были замешены на ощущении изолированности и недооцененности. Я знал, что владею словом и что у меня достаточно силы воли, чтобы смотреть в лицо неприятным фактам, и я чувствовал – это создает некий личный мир, в котором я могу вернуть себе то, что теряю в мире повседневности.

– Джордж Оруэлл, «Почему я пишу» (перевод В.Ф. Мисюченко)

КРУГ ПЯТЫЙ – УНЫЛЫЕ

20 января 1988

Брайан Уорнер

3450 Бэнкс-Роуд № 207

Маргейт, Фл. 33063

Джону Глейзеру, редактору

Night Terrors Magazine

1007 Юнион-Стрит

Шенектеди, НЙ 12308

Уважаемый Джон Глейзер,

Высылаю вам мой прежде не публиковавшийся рассказ «Всё останется в семье». В настоящее время рассказ предлагается только Вашему журналу. Был бы очень благодарен Вам, если бы Вы рассмотрели возможность публикации вышеупомянутого текста. Благодарю Вас за внимание, с нетерпением жду ответа.

С уважением,

Брайан Уорнер

ВСЁ ОСТАНЕТСЯ В СЕМЬЕ

Брайан Уорнер

Он надеялся, что магнитофон не сломан. Маленький, переносной, из тех, которыми пользуются в школе или библиотеке. Тедди даже не понял иронию ситуации – ведь магнитофончик-то этот купила ему Энжи. Он отёр угол от волос и крови и испустил вздох разочарования. «За телевизор мать меня убьёт», – решил он, окинув взором беспорядок, который наделал.

«Будь она проклята. Будь они все прокляты. Зачем она ранила Пег? Зачем? – он злобно пнул лежащий на полу труп. Её глаза глядели на него с пустым изумлением. – Сука. Ты убила Пег».