Марина Мнишек
Шрифт:
Мнишки и их свита должны были сразу почувствовать перемену в отношении к себе. Со слов Салтыкова они узнали, что король Сигизмунд III не только помнил о них, но и активно стремился вызволить их из московского плена. Окольничий Михаил Михайлович Кривой Салтыков, с грубоватой простотой переводя обычаи Речи Посполитой на московский лад, говорил сандомирскому воеводе: «Король ляхов сильно без тебя тоскует и осведомляется о здоровье твоем». Царь Василий Шуйский также выказывал благосклонность Мнишкам, которых не собирались навсегда задерживать в Московском государстве, и разрешал отпустить обратно в Речь Посполитую старшего брата Юрия Мнишка, красноставского старосту Яна, со свитой и купцами в количестве семидесяти человек. Это распоряжение касалось в основном челяди, и, как заметил автор «Дневника», «в то время любой был бы очень рад назваться холопом, чтобы только уехать в отчизну и вырваться из неволи». Видимо, в Москве понимали,
Знаком определенного примирения с сандомирским воеводой и другими членами семьи стало возмещение им в апреле 1607 года средств, издержанных на пропитание, а также выдача 470 ведер «пива» и 17 ведер «горилки». Пасха этого года, по отзывам автора «Дневника», прошла вполне спокойно, и хотя «вместо калачей» ссыльная шляхта ела «только хлеб», праздник был свободен «от тревог и известий». Поначалу шляхтичи могли продавать остававшееся у них серебро, но потом это запретили. «Деньги также сильно поистощились, хотя у панов было серебро, но что в нем, когда его запретили продавать. Хотя его временами и позволяли продавать, но никто его не хотел покупать на людях. Покупали тайно, с великими предосторожностями, так как у тех, кто у нас покупал ранее, отобрали серебро какие-то грабители». Как видим, ссыльные имели возможность разнообразить свой стол, а предприимчивые жители Ярославля – извлечь из этого свою выгоду.
С этого времени ссыльные почувствовали себя спокойнее, а режим их охраны ослаб. Они без тревог отметили «годовщину несчастного въезда царицы в Москву» (12 мая), коронации и свадьбы царицы (18 и 19 мая). Им разрешили свободно продавать оставшихся лошадей и оружие (с последним, впрочем, никто не спешил расставаться). Автор «Дневника» знал многое из того, что происходило в городе, и даже записал сведения о сборах войска, проезде разных людей. 24 апреля (4 мая) в Ярославле видели «несколько нарядно одетых поляков», но это оказались те, кто перешел на службу царя Василия Шуйского. А 5 (15) июня «двое немцев, неведомо откуда взявшихся, проходя мимо нашего двора, поведали нам тайком, что Дмитрий точно жив».
Появление из небытия царя Дмитрия и пугало ссыльных, и давало им надежду. Трудности борьбы с войсками самозванца заставляли приставов в Ярославле учитывать возможные варианты развития событий. Их поведение становилось своеобразным барометром, точно показывавшим политическую погоду в России. Как только приходили известия о значительных поражениях войска царя Василия Шуйского, приставы становились ласковее и обходительнее. Даже стрелецкая охрана посылала «на разведку» кого-то из своих, подтвердивших, «что Дмитрий точно жив и с великою силой идет против Шуйского». Показательно, что тут же об этом стало известно ссыльным. 29 июня (9 июля) запись о таком благоприятном для Мнишков развитии событий появилась в «Дневнике».
Видимо, готовностью охраны к услугам объясняется то, что воевода Юрий Мнишек мог вести тайную переписку. Среди его корреспондентов в Ярославле оказался испанский монах-августинец Николай де Мелло. Он попал в плен еще при Борисе Годунове, когда возвращался после выполнения своей миссии в Персии через Россию. В 1607 году отец Николай находился в заключении в ростовском Борисоглебском монастыре, расположенном не так далеко от Ярославля. Николай де Мелло просил сандомирского воеводу в случае его освобождения напомнить королям Речи Посполитой и Испании, а также папе римскому о своей судьбе. В свою очередь, письмо монаха-августинца попало к Мнишкам вместе с письмом пана Андрея Стадницкого из Ростова, сообщавшего новости уже о внутренних столкновениях в Речи Посполитой – «рокоше» воеводы Николая Зебжидовского. Чуть позднее Николай де Мелло еще раз писал к сандомирскому воеводе и сообщил ему точные известия о битвах под Москвой с войском Ивана Болотникова.
Кроме политических, колонию ссыльных немало занимали дела житейские. Тяжелым испытанием для всех стала смерть 27 июля (6 августа) монаха-бернардинца отца Бенедикта Анзерина, которого называли «канцлером Замойским» этого ордена. Отец Бенедикт Анзерин был духовным главой колонии ссыльных не только по своему сану, но и по должности «комиссара» московской провинции. По-видимому, ему предстояло стать одним из главных распространителей католической веры в России при царе Дмитрии Ивановиче. Но события повернулись по-другому, и он вынужден был «окормлять» свою паству в ссылке. Именно отец Бенедикт Анзерин был главной опорой семьи Мнишков и духовным отцом «царицы» Марины. Когда он умер, всех охватили скорбь и страх. «Так, должно быть, случается, когда сиротеют дети, лишившись любимого отца», – записал в тот тяжелый для всех ссыльных день автор «Дневника».
Итак, почти весь 1607 год семья Мнишков прожила достаточно спокойно. Автор «Дневника» писал: «Мы, начиная с самой Пасхи, избавлены были от тревог и опасностей. Отсюда видно также и то, что тоска наша понемногу утихла, и мы обжились здесь, но у некоторых тоска еще более прибавлялась».
Как и все остальные, Марина жила слухами о происходивших вокруг событиях. О главных из них сообщает автор «Дневника». В первую очередь, это начавшееся в августе 1607 года движение нового «царя Дмитрия Ивановича» и приезд в те же дни в пределы Московского государства послов Речи Посполитой Станислава Витовского и князя Яна Соколинского. Последним предстояло договориться об условиях возвращения всех задержанных поляков и литовцев. Но московское правительство не торопилось принимать посольство, предпочитая сперва окончательно расправиться с войском Ивана Болотникова (последний оплот Болотникова – Тула – была взята 10 октября 1607 года). Это тоже не ускользнуло от внимания ярославских ссыльных.
Нужно отдать должное находившимся в ссылке в Ярославле людям воеводы Юрия Мнишка. Они достаточно хорошо были информированы о происходивших событиях, умели наблюдать и правильно интерпретировать обрывки сведений, доходивших до них в виде слухов. У них не было иллюзий относительно отношения к ним «москвы» даже тогда, когда, казалось бы, все устоялось и ссыльным полякам и литовцам ничего уже не угрожало. Слишком недалеко было еще «Расстригино царствование», о чем бывшим сторонникам самозванца напоминали при каждом удобном случае. Так 1 (11) ноября случился примечательный инцидент со служилыми людьми, возвращавшимися из войска домой после боев с болотниковским войском под Тулой. Один из детей боярских, увидевший на перевозе челядь сандомирского воеводы, набросился на возницу с нагайкой и принялся ругать его: «Что вы, б…ны дети, со своим Расстригою наделали нам столько хлопот и крови пролили в земле нашей?» Возница отговаривался, что он ни в чем не виноват. Тогда сын боярский ударил его, но все же повернул назад, бросив напоследок: «Однако скоро уже уйдете, ибо уже Расстрига с ворами у черта, а посол ваш великий едет» [161] .
161
[160]Там же С 81-100.
К тому времени послы Речи Посполитой уже приехали в Москву и были приняты царем Василием Шуйским. Оставим на время ярославских поселенцев и вернемся в столицу, чтобы посмотреть, как разворачивались дипломатические прения о судьбе Мнишков и их родственников.
Глава четвертая Посольство о сандомирском воеводе
О «царице» Марине Мнишек на родине конечно же не забыли. Судьба оставшихся в Московском государстве представителей семейств Мнишков, Тарлов, Вишневецких, Стадницких и других не могла не волновать их родственников и друзей. Те же в Речи Посполитой, кому все равно было, какой повод использовать для проявления своей вольности и осуществления конквистадорских планов, стали попросту спекулировать на произошедшем в Москве. Тем более что достоверной информации долго не было и в Польше не знали, живы или нет те, кто отправился на свадьбу бывшего московского царя и польской шляхтенки.
Глядя на события исключительно с «московской» точки зрения, невозможно понять драму семейства Мнишков. Если в Русском государстве их обвиняли во всех мыслимых и немыслимых грехах, то в Речи Посполитой существовала разноголосица мнений. Оказавшаяся самой верной «линия Замойского», предупреждавшего короля и сейм об авантюрном характере дела самозваного царевича Дмитрия, необъяснимо продолжала терять сторонников. Впрочем, правдивому и осторожному политику всегда сложнее, чем оппоненту, не брезгующему никакими аргументами, даже ложью. Короля Сигизмунда III буквально атаковали запросами о судьбе пострадавших, заведомо обвиняя его в попустительстве зарвавшейся «москве». Все это спровоцировало острейший внутриполитический кризис и небольшую гражданскую войну в Речи Посполитой. Краковский воевода Николай Зебжидовский поднял «рокош» (мятеж) против короля. В свою очередь, военные действия против восставшей шляхты начал гетман Станислав Жолкевский.