Марина Мнишек

Козляков Вячеслав Николаевич

Многих интересовало, откуда самозванец так хорошо знал историю Лжедмитрия I. Свой ответ на этот вопрос правительство царя Михаила Федоровича дало в посольской грамоте французскому королю в 1615 году. Здесь говорилось, что именно воевода Юрий Мнишек раскрыл второму самозванцу тайны первого: «Пришед к тому другому вору в табор, сендомирской воевода, и дочь свою за тово другово вора дал, и с ним был в таборех многое время, и на всякое зло ево научал, и обычаи всякие прежняво вора ростриги тому вору рассказал». Но упомянутая грамота имеет целью скорее убедить адресата в вине сандомирского воеводы; никаких разгадок многочисленных «признаний» чудесного спасения «царя Дмитрия» она не содержит. Да и сандомирский воевода появился в таборах второго самозванца позднее.

К такому же ряду заявлений, не требующих доказательств, относится и утверждение той же грамоты, будто второй самозванец был «родом жидовин» [177] . Кто-то обнаружил после его бегства из Тушина в его покоях Талмуд (и, самое любопытное, оказался

достаточно компетентным, чтобы определить содержание священной еврейской книги или свитка). Это и дало основание сразу после смерти Вора обвинить его в «жидовстве», что было равносильно тогда обвинению в еретичестве. Уже в наше время, опираясь на подобные свидетельства, Р. Г. Скрынников пришел к выводу о том, что самозванец был «крещеным евреем» [178] . Однако эта гипотеза, получившая распространение в литературе, представляется весьма сомнительной. В самом деле, остается удивляться – прими мы гипотезу Р. Г. Скрынникова – той стойкости, с которой сторонники самозванца, знавшие его в Тушине, даже под пыткой не выдавали «страшной тайны», уводя следствие царя Василия Шуйского далеко от «еврейского следа». Назначенный при самозванце воеводой в Кострому князь Дмитрий Горбатый-Мосальский «сказывал» в конце 1608 года, что «которой де вор называется царем Дмитреем и тот де вор с Москвы, с Арбату от Знаменья Пречистыя из-за конюшен попов сын Митька». Вологодский воевода и спальник самозванца Федор Нащекин признался только в том, что это «не тот, что на Москве был Гришка Отрепьев». Андрей Палицын говорил «в роспросе» в Тотьме, что «тот царевич вор Дмитрей взят из Стародуба, а взяли его литва», другой сын боярский Андрей Цыплятев передавал слух, будто «царевича Дмитрея называют литвином, князя Ондрея Курбьского сыном» [179] . Все это может свидетельствовать об одном – тайна происхождения второго самозванца действительно была надежно упрятана от посторонних глаз.

177

[176]Берх В. Царствование царя Михаила Федоровича и взгляд на междуцарствие СПб, 1832 Ч 1 С 129, 133.

178

[177]Скрынников Р. Г. Смута в России С 201-202 Версию Р. Г. Скрынникова поддерживает также И. О. Тюменцев. Тюменцев И. О. Смута в России С 75-76. Компромиссный, но такой же малоубедительный вариант считать Лжедмитрия II еретиком, исповедующим взгляды "жидовствующих", предлагает английская исследовательница профессор Морин Перри Perre М. Pretenders and popular monarchism in early modem Russia The False the Time of Troubles Cambridge, 1995 P 158-159.

179

[178]ААЭ T 2 № 91 С 186-187, № 94 С 191-192.

Казачий атаман Иван Заруцкий – тот самый, который впоследствии сыграет столь важную роль в судьбе Лжедмитрия II и особенно Марины Мнишек, – тоже должен был пройти через процедуру «узнавания» чудесно спасшегося «царя» в Стародубе. По сообщению Конрада Буссова, атаман «с первого взгляда понял, что это не прежний Димитрий, однако на людях виду не показал и, невзирая на это, воздал ему царские почести, как будто он был обязан сделать это и прекрасно знает его, хотя раньше он его никогда не видал» [180] . Одна маленькая ложь влекла за собой другую; все это позволяло укрепляться и развиваться мифу, созданному кем-то для достижения власти.

180

[179]Буссов К. Московская хроника С 97.

В этом, наверное, и был ключевой пункт всей истории второго самозванца. Первый Лжедмитрий начинал все на свой страх и риск, второй – повторяя его путь – принимал на себя и прежний опыт. Решиться на такое, без страха быть разоблаченным, почти невозможно. Отсюда небезосновательные представления о том, что Лжедмитрия II специально готовили к тому, чтобы он сыграл роль бывшего «царя». Но кто? Первыми приходят на ум родственники князей Вишневецких, Мнишков, Тарлов и Стадницких, остававшихся в московской ссылке. Но ведь самозванчество – это настолько русская идея, что для того, чтобы даже додуматься до нее (не говоря уже о том, чтобы хорошо сыграть выбранную роль), надо хорошо знать московские порядки! Скорее, можно говорить о том, что мысль о воскрешении из небытия «царя Дмитрия» пришла из России, но вот исполнена она была в Речи Посполитой.

Одним из первых, кто примерял на себя царскую маску, был Михаил Молчанов, оказавшийся во второй половине 1606 года в Самборском замке под покровительством пани Ядвиги Мнишек, матери Марины. Близкие Мнишков участвовали и в поисках нового претендента на роль «царя Дмитрия». По свидетельству Конрада Буссова, шкловский учитель был «найден» в ответ на обращения Ивана Болотникова и воеводы князя Григория Шаховского из осажденной войском царя Василия Ивановича Тулы: они буквально молили о скорейшем прибытии «царя», от имени которого вели войну с Шуйским.

Но даже если это было действительно так, то боль и страдания Мнишков по поводу судьбы своих близких просто использовали. Определяющими для возобновления дела «царя Дмитрия» стали не метания несчастной матери Марины Мнишек и даже не

случайный стародубский успех Вора. Все это мало бы помогло собрать войско для похода в Московское государство, если бы в Речи Посполитой не произошли решающие бои с рокошанами, завершившиеся их разгромом в битве под Гузовым 6 июля 1607 года. Повергнутые противники короля Сигизмунда III оказались перед выбором в прямом смысле этого слова. Самуил Маскевич довольно красочно описал терзания будущего гетмана самозванческого войска князя Романа Ружинского, которому предстояло выбирать после битвы под Гузовым две дороги – одну во «Влохи», а другую – туда, где находился «царь Дмитрий» [181] …

181

[180]Pamietmki Samuela i Boguslawa Maskiewiczow (wiek XVII) / Opracowal, wstepem i przypisami opartrzyl A Sajkowski Redakcja i slowo wstepne W Czaplinski Wroclaw, 1961 S 118.

С. Ф. Платонов очень точно подчеркнул отличия между первым и вторым «царями Дмитриями»: «Расстрига, выпущенный на московский рубеж из королевского дворца и панских замков, имел вид серьезного и искреннего претендента на престол. Он умел воодушевить своим делом воинские массы, умел подчинить их своим приказаниям и обуздать дисциплиною… он был действительным руководителем поднятого им движения. Вор же вышел на свое дело из Пропойской тюрьмы и объявил себя царем на Стародубской площади под страхом побоев и пытки. Не он руководил толпами своих сторонников и подданных, а напротив, они его влекли за собою в своем стихийном брожении, мотивом которого был не интерес претендента, а собственные интересы его отрядов» [182] .

182

[181]Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты С 267-268.

…Но вернемся к истории с дипломатическими прениями о судьбе Мнишков, их близких и других поляков и литовцев, задержанных в Московском государстве. Ответный приезд посланников Речи Посполитой Станислава Витовского и королевского секретаря князя Яна Соколинского также растянулся на длительное время. Верющая грамота короля Сигизмунда III о посольстве была выдана в Варшаве 22 мая 1607 года [183] , к годовщине трагических майских событий в Москве. Однако затем король Сигизмунд III был занят подавлением рокоша, и обстоятельства воспрепятствовали скорому отъезду дипломатов Речи Посполитой. На смоленском рубеже посланники оказались только в конце июля 1607 года. Но теперь уже царь Василий Шуйский был занят разрешением своих внутренних нестроений под Тулой. Именно в это время к нему из Стародуба явился некий сын боярский, который храбро защищал нового «царя Дмитрия» и «говорил царю Василию встрешно, что “премой ты, под государем нашим под прироженым царем подыскал царства”» [184] . Стародубец умер под пытками, но не отказался от Вора. Все это должно было заставить царя серьезнее отнестись к новой угрозе.

183

[182]Сб РИО Т 137 С 420.

184

[183]Новый летописец С 76.

Боярской думой в Москве руководил брат царя князь Дмитрий Иванович Шуйский. Царь Василий Иванович послал из Тулы в Москву распоряжение о встрече посланников и подготовке запасов для немалой посольской свиты в 300 человек. 1 августа был выдан наказ приставам Андрею Ивановичу Дедевшину и Ивану Полтеву, провожавшим Станислава Витовского и князя Яна Соколинского сначала от рубежа до Смоленска, а потом от Смоленска до Москвы.

Между тем в течение уже нескольких месяцев, с марта 1607 года, задержанным королевским послам в Москве и сандомирскому воеводе Юрию Мнишку в Ярославле обещали, что вскоре от короля Сигизмунда III приедет посол для решения их дел (называли имя князя Богдана Огиньского). Тогда же, как уже говорилось, из Ярославля в Москву перевели брата воеводы Юрия Мнишка, красноставского старосту Яна Мнишка, с челядью из семидесяти человек, чтобы отправить их как можно скорее домой.

Но прошло почти полгода, наступил сентябрь 1607 года, а в Москве так и не дождались приезда посольства из Речи Посполитой. Нервы прежних посланников Николая Олесницкого и Александра Госевского стали сдавать, и они потребовали у своего пристава Федора Пушкина ответа о причинах промедления с приездом королевских представителей: «И где де они на лесу ль на рубеже с волки мешкают». Николай Олесницкий, не сдерживая себя, нападал на царя и бояр: «Так де и в государе вашем правды нет, ни в боярех» [185] . Недовольство, пока еще не в столь резкой форме, выражали и новые послы. Им приставы, в соответствии с наказом, прямо открывали причины задержки. Все дело было в «адекватном ответе» Посольского приказа, объявленном дьяком Посольского приказа Василием Телепневым: «Государя нашего посланник князь Григорей Волконский да дьяк Андрей Иванов были не отпущены от вашего государя мало не с пол года».

185

[184]Сб РИО Т 137 С 398.