Марина Мнишек
Шрифт:
В итоге посланники Речи Посполитой подали свои «верющие» грамоты только 10 ноября 1607 года, а царь Василий Иванович принял их еще позднее – 22 ноября 1607 года. Первый, самый трудный, шаг был сделан, но, как оказалось, он ненамного приблизил день освобождения задержанных в России поляков и литовцев. Имя Марины Мнишек и на этот раз почти не звучало. Новых посланников гораздо больше заботила судьба прежних послов Николая Олесницкого и Александра Госевского. В соответствии с королевским наказом Станислав Витовский и князь Ян Соколинский стремились прежде всего увидеться с сидевшими под арестом послами и сандомирским воеводой и только после этого готовы были отправлять свое посольство по существу. В подтверждение своей позиции посланники ссылались на то, что они отосланы «с сейма», а следовательно, исполняют требование всей шляхты Речи Посполитой. Назначенные же «в ответ» боярин князь Иван Михайлович Воротынский, окольничий Иван Федорович Колычев, думный дворянин Василий Борисович Сукин, думный дьяк Василий Телепнев и дьяк Андрей Иванов проводили свою линию, обвиняя посланников короля Сигизмунда III в нарушении их государем перемирных лет. Русские дипломаты выговаривали в сердцах своим польско-литовским визави: приехали они «не для дела», а послов и воеводу «повидети», «только проситесь к воеводе» [186] .
186
[185]Там
Очень быстро известие о приеме посольства достигло Ярославля. Автор «Дневника Марины Мнишек» близко к тексту изложил содержание переговоров. В записи 9 декабря 1607 года приводится речь посла Речи Посполитой, обращенная к царю Василию Ивановичу: «Почему пана посла государя моего и сенатора, пана воеводу, и других таких знатных людей столь долгое время без всякой вины держал в заключении? Ибо не землю грабить, не военным обычаем приехали они все, но потому что вы сами прежнему царю, государю своему у короля его милости и Речи Посполитой жену просили. Мирным обычаем, в свадебном поезде, въехали они вместе с послами польскими, подтверждая дружбу, чтобы договариваться о вечном мире». Дальше пересказываются прения о том, был ли Дмитрий настоящим царем, и приводится совершенно фантастическая, но льстящая оскорбленному самолюбию пленных картина воинственного поведения посла Речи Посполитой. В Ярославле получили известие о том, что он, вступившись за сандомирского воеводу, был готов по решению короля объявить «москве» войну, что и продемонстрировал с помощью театрального трюка с подачей ультиматума в виде сабли: «А теперь, если оставшихся людей государя моего из земли своей не отпустишь, да не таких оборванных, как других отпустил, государь мой приказал отдать тебе эту саблю, объявляя справедливую войну». Якобы после этого царь, приняв саблю, приказал «того посла задержать, посадив под надежную стражу, а своего посла снова хотел отправить в Польшу» [187] . Такими рассказами утешались пленники в Ярославле, поддерживая свой иссякавший воинственный дух. В любом случае Марина Мнишек и ее окружение должны были получить надежду на изменение своей фортуны.
187
[186]Дневник Марины Мнишек С 101-102.
23 декабря 1607 года «литовские посланники» опять были «в ответе» у бояр, но дело с места не сдвигалось. В ходе переговоров прозвучал лестный для московской стороны аргумент о том, что для царя Василия Ивановича большая честь одновременно принимать сразу четырех послов и посланников короля Речи Посполитой. Однако это была всего лишь дипломатическая уловка. Дав разрешение на совместные действия польско-литовских послов и посланников, царь Василий Иванович сильно укрепил позиции противоположной стороны. 28 января 1608 года послы Николай Олесницкий и Александр Госевский вручили царю Василию Ивановичу новые грамоты о своем посольстве. Они были привезены Витовским и Соколинским и датированы 28 мая 1606 года, что позволило послам, отправленным когда-то к самозванцу, исполнять новую дипломатическую миссию. При этом произошла замечательная сцена. К бывшим послам-«пленникам», получившим новые полномочия, в соответствии с дипломатическим протоколом обратились с вопросом: как они «поздорову ль» [188] . Можно представить, с какими чувствами вынуждены были произносить свои любезные ответы Николай Олесницкий и Александр Госевский, тайно из своего заточения убеждавшие короля начать войну в Московском государстве [189] .
188
[187]Сб РИО Т 137 С 483.
189
[188]См Флоря Б. Н. Три письма о событиях Смуты //Архив русской истории Вып 3 М, 1993 С 161-176.
В верющих грамотах короля Сигизмунда III, врученных Олесницким и Госевским, в соответствии с устоявшейся десятилетиями дипломатической традицией опять отсутствовало упоминание царского титула Василия Шуйского. О нем говорилось только как о великом князе и государе. Но на этот раз никакого прения с послами по поводу титулатуры не произошло. Неприятие «царского» титула московских государей распространялось и на Марину Мнишек. Везде о ней говорится как о «дочери сандомирского воеводы», «пани воеводенке», «жене» того «небощика» [190] , то есть умершего самозванца Григория Отрепьева. Назвать Марину Мнишек в дипломатических документах царицей означало бы косвенно признать царский титул со стороны Речи Посполитой. Другое дело окружение Марины Мнишек, которое по-прежнему называло ее «царицей» и отдавало ей подобающие почести.
190
[189]Сб РИО Т 137 С 427-456.
Получив возможность действовать совместно, послы и посланники с удвоенной силой стали добиваться встречи с сандомирским воеводой. Но здесь уже московская сторона держалась до конца, чтобы не допустить, «кабы ему меж нас и вас быть в третьих», то есть сыграть роль третейского судьи. Если на переговорах в Москве сандомирского воеводу называли виновником случившейся Смуты и «грубником», то в Ярославле уже в январе 1608 года его начали обнадеживать близкими изменениями к лучшему. Сначала предложили всем, особенно воеводским слугам, написать прошения царю «о пожаловании и улучшении питания». Понимая, видимо, что это может быть использовано московской стороной на переговорах, все окружающие Марину Мнишек отказались от «подлого предложения», предпочитая голодать. Впрочем, лишения были не такими жестокими, так как ссыльные по-прежнему имели возможность добывать пропитание за свой счет. 19 (29) января 1608 года, по сообщению «Дневника Марины Мнишек», «приставы посетили пана воеводу». Тут же произошел спор из-за невоздержанных на язык приставов, употребивших какие-то бранные кабацкие слова, оскорбившие слух воеводы. Мнишек «просил, чтобы ему разрешили писать царю относительно посланца в Польшу, но его заставили подождать несколько дней, ободряя надеждой на что-то доброе» [191] . Ничего определенного, однако, не произошло; решение об отъезде воеводы в столицу принято не было. 9 февраля 1608 года послов Речи Посполитой уверили в том, что все задержанные в Ярославле, в
С этого времени начались долгие и утомительные переговоры с полным перечислением «вин», ответами и новыми упреками противоположной стороны. Разговоры послов касались большей частью ответственности за поддержку самозванца. Русская сторона обвиняла короля Речи Посполитой в нарушении перемирия в результате оказанной им поддержки самозванцу, а польско-литовские послы и посланники отговаривались тем, что «москва» сама приняла Дмитрия за своего государя. Николай Олесницкий и Александр Госевский продолжали настаивать на свидании с Юрием Мнишком. Бояре отвечали им: «А то мочно и ныне разумети: коли он будет с вами, тогды воевода станет говорити по вашему науку». Итог подвели сами участники переговоров: «говорим много, а все одно» [193] .
193
[192]Там же С 562.
Цель царя Василия Ивановича на переговорах состояла в заключении перемирия с Речью Посполитой, что довольно быстро поняли польско-литовские послы. Им же выгоднее было продолжать обвинять московскую сторону в том, что случилось в Москве 17 мая 1606 года, и попытаться взыскать убытки, понесенные соотечественниками, задержанными во враждебном государстве. В итоге послы прямо заявили, что у них не удастся «перемирье вытиснути» воеводой. Бояре, назначенные в ответ, вынуждены были донести царю Василию Ивановичу, что послы и посланники «стали в упор».
15 марта 1608 года состоялся очередной прием всех послов и посланников Речи Посполитой, находившихся в Москве, комиссией боярина князя Ивана Михайловича Воротынского. На приеме было объявлено: «А того себе, Панове, и в мысли не держите, что нам с вами, не говоря о большом деле, да говорити о воеводе: на то вам ныне и вперед позволено не будет». Так судьба Марины Мнишек и ее отца превратилась в дипломатических документах уже в малозначащее «дело», из-за которого не стоило уходить от главных вопросов межгосударственных отношений. Иначе считали польско-литовские дипломаты, как раз и приехавшие вызволять сандомирского воеводу и его приятелей и родственников из русского плена. Они дали свои подробные письменные ответы по всем тридцати четырем статьям, обсуждавшимся во время переговоров, пытаясь всячески обелить Юрия Мнишка. Главный аргумент состоял в том, что «пан воевода Сандомирский», хотя и являлся сенатором, но ни он сам, ни вместе с другими панами, «до проваженя того чоловека на господарство Московское и до войны приводить не могли». Согласно порядкам, существовавшим в Речи Посполитой, объясняли послы, никто, кроме короля, заручившегося поддержкой сейма и всех сословий, не имел права начинать войну («против иншого кождого неприятеля без сойму валного и позволенья всих панов-рад и станов коруны Польское и великого князьства Литовского войны не подноит»). Участие короля в «заручинах» Марины Мнишек в Кракове (характерно уже признание этого обряда не свадьбой, а обручением) объяснялось посланниками «правдивым» посольством Афанасия Власьева. Легко отводили послы и обвинения в адрес воеводы, который якобы приехал в Москву «военным обычаем» и «хотел вес чин духовный и бояр побить». Опять указывали на грамоты, привезенные Афанасием Власьевым и очевидную цель приезда на свадьбу Марины Мнишек: «Проважен не на войну, але на радость, з жонами, з паннами и детками, не военно, але дорогокоштовне, в золоте, клейнотах, серебре, в конях дорогих, господарства вашого заседать не мыслил. И само дело то указует: даючи дочку свою за жону господару вашому, як самому господару и дочце своей, так и вам усим не упадку, але доброго помноженья зычил». Наконец в последнем пункте был объявлен указ короля, полученный послами, о необходимости добиваться возвращения всех ссыльных, приехавших с воеводой Юрием Мнишком: «Яко пан воевода с дочкою и с сыном, и иншие вси люди его королевской милости, от больших до найменьших, тут в господарство Московское приехали не войною, але вольно, и через вашого московского посла впроважены, а неслушне задержаны; так абы теж вольно вси со всими своими животами и достатками вборзе выпущены и до границ панства его королевской милости учтиво и здорово были отпроважены».
12 апреля 1608 года послы и посланники Речи Посполитой снова были на приеме у царя Василия Ивановича и жаловались на задержку всего дела, учиненную боярами, назначенными «в ответ». Посол Николай Олесницкий, как записали в отчете об этой встрече, отступил от протокола и обратился напрямую к руководителям Боярской думы. «Оглянясь на обе стороны, говорил бояром с серца», чтобы те способствовали их скорейшему отъезду домой. Все это, как и попытка передать письмо боярину князю Ивану Ивановичу Шуйскому, было пресечено личным вмешательством царя Василия Ивановича в ход переговоров. Послы и посланники были снова отправлены в Ответную палату говорить с прежней комиссией боярина князя Ивана Михайловича Воротынского. От имени царя им выговорили за нарушение дипломатического этикета: «И вам пригоже знати и делати так, как в посольских обычаех ведетца». В ответ чуть позже Николай Олесницкий оправдывался, что говорил он «не с серца», а «от великие нужи и жалобы», и ссылался на посольскую участь делать все по наказу: «Веть что мех: что в него положат, то и несет; а послу, что велят, то делает».
И все же царь Василий Иванович послал в Ответную палату еще одного окольничего, князя Даниила Ивановича Мезецкого, так как всем другим участникам переговоров было по существу высказано недоверие со стороны польско-литовских дипломатов.
Добрый жест царя Василия Ивановича был принят, и дальнейшие переговоры посол Николай Олесницкий вел уже с окольничим князем Даниилом Ивановичем Мезецким. Московская сторона по-прежнему ни в какую не соглашалась не только на предварительную встречу послов Речи Посполитой с сандомирским воеводой, но даже на отсылку писем к нему. Поэтому послы и посланники придумали – может быть, на ходу – еще один компромисс. Во всяком случае, возможный выход из положения обсуждался прямо на глазах у бояр, окольничих и дьяков, находившихся в Ответной палате («и отшед в угол, говорили меж себя и, пришед к бояром, говорили окольничему князю Данилу Ивановичи»). Посол Николай Олесницкий предлагал обсудить такой вариант: воеводе Юрию Мнишку с его близкими будет от имени государя обещан день приезда к Москве, после чего они согласны начать переговоры («и последнее есмя говорили о том, чтоб нам было государево слово, что воевода Сендомирской с своими приятели будет к Москве и назначен бы был день, как им быти; а мы б, то слышев, к делу приступили»).