Марина
Шрифт:
– Надо мной? В каком смысле?
– Ну, не в том смысле, чтоб зависать над твоей головой…
– До такой степени простодушия я еще не дошел…
– Я имею в виду, что пишу о тебе. Создаю образ.
Марина, кажется, наслаждалась тем, как нервно я отреагировал.
– А что? – вызывающе спросила она. – Ты не считаешь себя достойным объектом внимания? Так низко себя ставишь?
На этот вопрос у меня ответа не было. И я решил перехватить инициативу, вспомнив уроки Германа по шахматной тактике: когда противник неожиданно берет тебя за нежное место, презри боль и с воплем кидайся в контратаку.
– Что ж, – заявил я, – у тебя только один выход: познакомить меня
Марина задумчиво выгнула бровь.
– Знать, что пишут обо мне – мое несомненное право, – настаивал я.
– Тебе не понравится.
– Как знать.
– Я это обдумаю.
– Я подожду.
Холод рухнул на Барселону в своем обычном стиле, а именно, как метеоритная атака. За несколько часов столбики всех термометров города уткнулись в ноль, съежившись, как продрогшие зверьки. Из шкафов на смену легким габардиновым плащам стройными рядами выдвинулись тысячи толстых зимних пальто. Серое небо стального оттенка отлично гармонировало с ветром, кусающим щеки и уши. Герман и Марина удивили меня, неожиданно подарив шерстяную шапочку, с виду стоившую очень дорого.
– Надевайте, друг мой Оскар, – увещевал меня Герман. – Мысль – самое дорогое на свете, а носитель мысли – мозг, так что защищайте голову от простуды.
В середине ноября Марина сказала, что они с Германом должны съездить в Мадрид на неделю. Германа обещал принять один очень выдающийся врач из Ла-Паса, который разработал новейшую методику лечения его болезни, в Европе пока неизвестную.
– Говорят, он просто чудеса творит… – неуверенно сказала Марина.
Мысль о том, что придется провести без них целую неделю, легла на душу не то что камнем – могильной плитой. Напрасно я пытался скрыть огорчение. Марина видела меня насквозь. Она накрыла своей ладонью мою.
– Да ладно, это же всего одна неделя. Мы скоро вернемся и снова будем вместе.
Я кивнул, не находя утешения.
– Мы с Германом подумали, не присмотришь ли ты в это время за Кафкой, ну и вообще за домом… – осторожно сказала Марина.
– Господи, разумеется. Все что угодно.
Она расцвела улыбкой, потом пробормотала:
– Вот бы этот доктор на самом деле помог.
Марина подняла на меня глаза, и в их долгом взгляде, в их тихом пепельно-сером сиянии я прочел такую печаль, что совсем растерялся.
– Да, хорошо бы это помогло.
Поезд на Мадрид уходил с Французского вокзала в девять утра. Я сбежал из интерната на рассвете. На все свои отложенные деньги нанял такси, чтобы отвезти Германа и Марину на вокзал. Утро того ноябрьского понедельника было сине-сумеречным, только на востоке горела янтарная полоска зари. Мы ехали молча. Счетчик старого «Фиата» щелкал, как метроном.
– Оскар, друг мой… вы не должны были так тратиться на нас, – тихо выговаривал мне Герман.
– Да какие там траты, – отнекивался я, – не замерзать же насмерть на этом ветру, правда?
На вокзале Герман устроился за столиком кафе, пока мы с Мариной покупали билеты. Перед отходом поезда Герман вдруг обнял меня так порывисто и сильно, что я едва не разрыдался. Он быстро скрылся в вагоне, давая мне возможность проститься с Мариной наедине. Мы искоса поглядывали друг на друга и молчали.
– Ну что ж… – промямлил я наконец.
– Не забывай греть молоко, ты же знаешь…
– Да, Кафка ненавидит холодное, особенно после массовых убийств. Этот кот вообще большой аристократ.
Механический голос попросил провожающих освободить вагоны. Марина вздохнула.
– Герман так тобой гордится.
– Не понимаю, чем я заслужил.
– Боюсь, мы тебя недооценивали.
– Ерунда
Неожиданно Марина наклонилась и коснулась своими губами моих – а в следующий миг была уже внутри вагона. Я остался на перроне, глядя, как поезд исчезает в клубах пара, и, только когда полностью затих его шум, пошел назад, думая, что не рассказал Марине о видении у фонтана, так испугавшем меня в ту бурную ночь, да и сам охотно позволил себе его забыть, легко убедил себя, что это была только игра воображения. Я как раз входил в большой световой зал, когда маленький носильщик торопливо подбежал ко мне, суя в руки какую-то бумагу.
– Вот… это мне передали для вас. – Он протянул желтый конверт.
– Это какая-то ошибка…
– Нет-нет, сеньора указала точно на вас, и велела передать в руки.
– Какая сеньора?
Носильщик показал на вход со стороны проспекта Колумба. Никого там не было – только легкий туман. Носильщик пожал плечами и ушел.
Озадаченный, я тем не менее поспешил выйти из здания вокзала, и вовремя: успел увидеть ее. Та самая дама в черном, которую мы встретили на кладбище в Сарья. Она поднималась в коляску конного экипажа старинного вида. Обернулась и посмотрела мне прямо в лицо сквозь темно-серую вуаль шляпки, как сквозь паутину. Потом быстро скрылась за дверцей экипажа, и кучер, закутанный с головы до ног во что-то серое, стегнул лошадей. Коляска двинулась в сторону Рамблы, затерялась в транспортном потоке на проспекте и наконец исчезла из виду.
Я стоял, не зная, что и думать, пока не вспомнил о конверте, переданном мне носильщиком. Вскрыл его. Внутри была старая открытка с еле читаемым адресом:
Михаил Колвеник
Ул. Принцессы, 33, 4-о, 2-а.
Я перевернул открытку. На ней была изображена та же черная бабочка, которую мы видели в старой оранжерее и на безымянной могильной плите.
10
По пути на улицу Принцессы я обнаружил, что голоден, и заскочил съесть пирожок в булочную возле базилики Санта-Мария-дель-Мар. Сладкий запах свежей сдобы чудесно гармонировал с колокольным звоном. Улица Принцессы оказалась узким мрачным ущельем, идущим почти через весь центр старого города. Я шел по ней мимо маленьких дворцов и зданий, казавшихся более старыми, чем сам город. Номер 33 едва читался, полустертый, на одном из фасадов. Я вошел в вестибюль, гулкий и тихий, как внутренний двор старого монастыря. На стене, облицованной кое-где побитыми изразцами, висели рядами проржавевшие почтовые ящики. Я тщетно искал на них имя Михаила Колвеника, когда в тишине услышал у себя за спиной чье-то тяжелое дыхание. Испуганный, я быстро обернулся: действительно, в будке привратника сидела очень старая женщина во вдовьем наряде. Она казалась фигурой из воска. Когда солнечный луч коснулся ее лица, я увидел ее глаза, белые, как у мраморной статуи. Старуха была слепой.
– Кого вы ищете?
– Михаила Колвеника, сеньора.
Белые пустые глаза бесстрастно моргнули. Старуха отрицательно качнула головой.
– Но, сеньора, мне дали именно этот адрес, – наставал я, – Михаил Колвеник, номер четыре, вторая квартира…
Старуха снова покачала головой и застыла в неподвижности. Я заметил, что по столу привратницы что-то быстро скользнуло. Это был черный паук. Когда он перебегал по морщинистым рукам старухи, она осталась так же безучастна, все так же глядя в никуда белыми глазами. Я бесшумно скользнул к лестнице и двинулся вверх.