Марина
Шрифт:
И тут я сорвался самым мерзким образом.
— Кого помнить?! — заорал я. — Кого помнить? Никогда не думал, что вы такая безмозглая квочка. Вас оскорбляют, над вами смеются, вас бросили подыхать, а вы…
— Вы знаете, Кузьмин, — спокойно прервала она меня, — есть такое словечко «любовь». И для меня, в отличие от вас, это не звук пустой… Я буду ждать, слышите? Он вернется ко мне. Вот. Он поймет. Его запутали. А то, что он говорит, то, что он смеется… Это значит, что он не такая равнодушная орясина, как вы… Вот. И не путайтесь под ногами. Я умею быть
Я слышал, как наверху хлопнула дверь. И только тут до меня дошло, что это конец. И что действительно существует, наверное, эта самая любовь, потому что я не хочу верить, что это конец, как и она не хочет верит что конец, и я все равно буду ждать, как ждет она, и это не глупость, это — любовь.
Но я злился. Как же я злился и как же не хотел знать истинной причины своей злости. Я додумался даже до того, что она меня соблазняет, что она меня ловила, что я попался как последний простачок. А дело–то было в том, что до сих пор я считал, будто стоит мне только решиться, как она тут же разбежится и кинется мне на шею. Ан нет. Она не только не разбежалась и не кинулась, она была искренне напугана и смущена, а уж этого наиграть было нельзя. Оказывается, дело было не во мне.
В ту бессонную ночь я решил, что больше к ней не приду. Никогда.
На следующий день мне звонили приятели. Несвойственная в нашей компании привычка — обсуждать предыдущую вечеринку. Все говорили о ней. Говорили разные люди, но это сходило за монолог, потому что смысл высказываний был один.
— Вначале я за голову схватился: кого ты привел, но потом… Не мог от тебя ожидать, что ты найдешь такую…
— Она такая молодая, и я понял, что мы все уже старые…
— У нее удивительное лицо.
— Она станет большой актрисой, вот увидишь!
— Почему ты скрывал ее от нас?
Каждый разговор был тычком в зубы — вот она какая, а ты ей не нужен.
Ну что ж, жизнь есть жизнь. Не все людям удается. Все равно я к ней больше не пойду. Я прожил без нее день, еще день и еще..
А еще на следующий день в мой кабинет вошел Хромов и как–то странно сказал:
— Тебя к телефону, возьми трубку, — и внимательно посмотрел на меня.
Я взял трубку. Это была она.
— Ну куда вы исчезли?
— У меня много работы, — хамским тоном ответил я.
— Вам неприятно, что я позвонила?
— Ваши девочки начали поговаривать, что и я вас бросил? Вам это не нравится?
— Ну при чем же… Какой вы жестокий… А у нас экзамен. Я хотела вас пригласить… Правда, только через неделю, но…
— Вряд ли смогу, — я положил трубку.
Хромов стоял в дверях моего кабинета и смотрел на меня. Впервые прямо смотрел мне в глаза. И этот его взгляд мне не понравился. Во–первых, из его взгляда следовало, что он знает, с кем я разговаривал, а во–вторых… Этот панибратский взгляд говорил: ага, и ты ее бросаешь, конечно, как же можно иметь дело с такой… Я вон терпел–терпел да и бежал… И ты убегаешь. Но мы свои люди. Нам что, мы же мужики…
— Что ты тут стоишь? — спросил я.
— Я хотел спросить…
Он не придумал, чего же он хотел. Да и не особенно пытался. Решил, что мы с ним одного поля ягоды.
Опять зазвонил телефон. Был уже обеденный перерыв, в лаборатории были только мы двое.
— Хочешь, скажу, что тебя нет? Я знаю ее голос, — предложил он.
Но я сам взял трубку. Звонил главный технолог. Я ответил на его вопросы. Положил трубку. Взглянул на Хромова.
Решение я обдумал.
— Сергей, — сказал я, — все не так, как ты думаешь… И в этом мы с тобой тоже не равны друг другу. В меня она не влюблена, потому что, к сожалению, может любить только негодяев.
Он смотрел на меня как на сумасшедшего.
— Да я что…
— О, ты ничего. Он вышел. А я остался сидеть за своим столом. Я был
счастлив. Счастлив потому, что принял решение, что совершил сейчас нормальный мужской поступок, что не было дороги назад. Она меня не любит. Что же в этом? Она сейчас и сама не знает, чего хочет. А я, кажется, знаю. И должен доказать ей свою состоятельность.
Пожалеть о своем решении мне не пришлось. Только хорошо, что я принял его раньше, до экзамена… Потому что если бы после, то в этом было бы мало моей заслуги.
Экзамен по мастерству проходил в большой аудитории. Студенты сновали с безумными лицами, никого не видя и не слыша. Кажется, одна Марина была здесь нормальна. Она искренне обрадовалась мне, не оглядывалась на других, видят ли, из чего я сделал вывод, что она тоже все–таки волнуется и ей не до обычной игры.
— Мастер пришел, — сказала она. — Кто бы знал, как мне хочется его обрадовать… Он такой старенький, седой. Но выглядит, кажется, ничего…
Я топтался и не знал, куда мне сесть. Хотелось поближе, но боялся, что мой рост будет мешать остальным.
— Ты чего стоишь? Садись рядом, — крикнул мне че–ловек с широким узкоглазым азиатским лицом. Откуда–то я его знал, но не мог припомнить откуда.
— Сакен, — сказал он, протягивая мне руку.
— Кузьмин, — ответил я, догадавшись, что мы все–таки не знакомы.
Появилась экзаменационная комиссия. Седенький старичок занял председательское место. Лицо у него было немного сонное, углубленное в себя. Но больным он не выглядел. Вот он, тот человек, который сыграл такую роль в жизни Марины. Он–то ее разглядел и потому заслуживал уважения. Что–то он знал о жизни и о людях. Мастер есть Мастер.
Он встал, откашлялся, распрямил спину и, маленький и старый, сделался вдруг высоким, стройным, молодым — показал нам фокус.
— Вот мы и дожили до первого экзамена за первый курс. Дожили с малыми потерями, можно сказать… без потерь… Вот и все. Прошу тишины… Экзамен по актерскому мастерству считаю открытым..,
Начался экзамен. Один отрывок сменял другой, друзья Марины были милы, трогательны, но вызывали во мне лишь чувство неловкости. Наверное оттого, что еще стеснялись или не верили в себя. Но я плохой критик.