Марионетка для вампира
Шрифт:
Барон явно вырвал его из рук слуги. Мне бы открыть рот и заставить карлика извиниться за дурацкую игру, но мозг подмерз в нетопленой комнате, и барон успел уже отослать карлика и даже сдернул с меня платок. Одевалась я, к счастью, сама. Барон сразу убрал руки, как только почувствовал на свитере мои, но вот платок вновь накинул на меня собственноручно.
— Пан барон, мне безумно стыдно за этот цирк. Я знаю, что детей ругают за баловство с едой, а взрослым такое вообще непростительно, но мне было скучно, и мы с Карличеком от нечего делать выдумывали вампирское меню… И вот…
Мои
— To есть мне предстоит отведать еще что-то, помимо оладьев?
В его голосе не прозвучало ни единой нотки смеха. Он злился и имел на это полное право, и я не знала, какими словами замять неприятную ситуацию, а этот мелкий засранец смылся и, небось, хихикает себе в углу. За что он меня так, за что! Я не обидела его ни словом, ни делом…
— Нет, пан барон, — я отвечала предельно сухо, но выдавать слова особо твердо все равно не особо получалось; внутри кипел котел из ста тысяч эмоций.
— Остальное было оговорено на словах… К счастью, мне хватило времени только на оладьи…
Я сказала это и замолчала, услышав короткий смешок Милана. Он должен был обозначать точку в моем монологе или даже в нашем диалоге.
— Меня никто не предупредил о званном ужине. В предвкушении оного я поспал бы лишних два часа…
Ему бы лекции читать. Все студенты бы уснули в первые же пять минут — никаких эмоций, никаких интонаций. Абсолютно мертвый голос. Резкий. Сухой. И причиняющий боль, как удар хлыста для бедной лошади. Но я стояла на месте, не в силах сделать и шага от стены. Я потерялась в пространстве и темноте и не могла понять, куда идти, чтобы вновь не оказаться в объятьях барона. Хватит — теперь они точно будут дву-, а то и трехсмысленными.
— Пан барон, такого больше не повторится. Ноги моей в кухне больше не будет.
— Даже если я попрошу? — снова прозвучал смешок, только как-то отдельно от остальной речи. — Вы великолепно готовите, пани Вера.
Даже глухой бы услышал в этот момент скрежет моих зубов. И глухой в этот момент была только я, потому что в моей голове по новой звучал кашель барона, когда тот подавился моими такими вкусными, по его словам, оладьями.
— Я это поняла, — сказала я, не в силах больше скрывать раздражения.
Он понял, что над ним подшутили. Жестоко. Но сделала это не я, а его собственный слуга. Почему же достается только мне? Ни за что!
— Я не шучу. Это было вкусно, даже с учетом того, что я сунул их в рот на ходу. Мать всегда ругала меня за подобное — сын, не хватай руками, сядь за стол, как подобает воспитанному мальчику, возьми вилку и нож… Наверное, меня плохо воспитали, потому что я до сих пор люблю есть стоя и предпочитаю делать это в кухне в полной темноте… Как в детстве, когда я тайком прокрадывался в буфет… Вы, пани Вера, никогда разве так не поступали?
— Нет, — отрезала я. — Я всегда с вечера клала себе под подушку печенье.
Я говорила правду, чего врать… Сейчас правда важнее, но не родом из детства, а та, что докажет барону, как мне ужасно стыдно перед ним. Я перечислила все известные мне чешские клише, но ни одно из них не возымело над Миланом нужного мне эффекта. Он молчал, внимая моей покаянной речи. Целых пять минут! И наконец заговорил:
— Пани Вера, умоляю… — в голосе барона зазвучали эмоции, но я не могла понять какие, но злости точно среди них больше не было. — Я безумно люблю кровь и орехи, а вместе это двойное удовольствие, вы не находите?
Я молчала. Слова не соответствовали интонации. Словами барон продолжал надо мной издеваться! И за вампира, роль которого стремился навязать ему пан Ондржей, и вообще за напоминание про музей.
— Потому мне тоже захотелось сделать для вас что-нибудь приятное, — продолжал барон настолько игриво, что у меня мурашки разбежались по телу от неприятного предчувствия: чем он меня накормит: жареными мышами?
— Что это может быть, пани Вера?
Я вздрогнула еще сильнее — мышь серая, дура набитая… Тебя, как всегда, угораздило вляпаться вовсе не в сливки. Барон Сметана, наверное, глядел на меня сейчас с совсем не платоническим интересом.
— Вы не знаете, что доставляет вам удовольствие?
— Что доставит мне удовольствие? — почти перебила я, чтобы не допустить никакого двусмысленного продолжения.
По голосу, быстроте реакции и скоростному бегу, лет ему не так чтобы совсем уж много. Короче, барон не настолько стар, чтобы не иметь в отношении женщин дурных мыслей.
— Больше всего на свете я люблю работать.
Я специально не сделала даже секундной паузы, чтобы барон не подумал, что я подхватила игру. Нет, правила диктую теперь я. Его правила могут оказать слишком трудными для выполнения, в связи с чем финишировать я могу совсем не там, где рассчитывала.
— Я понимаю, о чем вы, пани Вера! — сказал барон слишком быстро. Снова сухо, резко и зло.
Так мы друг друга поняли? Вот и прекрасно!
— Пожалуйста, не сегодня. У меня нет ни сил, ни желания объяснять вам причину, по которой музея в моем доме не будет. Никогда! Других желаний у вас нет?
И тут я поняла, что проигрыш в женских руках легко оборачивается победой.
— Вы неправильно меня поняли, пан барон. Я хотела всего-навсего попросить вас выделить мне какую-нибудь комнатку, достаточно светлую и отапливаемую, под временную мастерскую. Я, конечно, рисовала и в мороз, но это был не очень приятный пленэр, и скорее запоминающийся, чем давший какие-то плоды. Наши преподаватели порой бывают очень жестоки к студентам. Я честно не могу держать кисть рукой в перчатке. Сегодня я рисовала в кухне и явно мешала Карличеку, раз он так жестоко мне отомстил.
— Рисовали? — в голосе барона сквозило явное удивление и даже недоверие.
— Да, до кровяных оладьев, — еле выговорила я. — Но вам лучше не смотреть на мои акварели. Это наброски возможного изменения в интерьере кухни… Но эти изменения не нужны, если здесь не будет музея. Я с удовольствием бы порисовала с фотографий какие-нибудь местные виды. У вас есть фотографии, любые?
— Я подумаю об этом, пани Вера.
Я едва успела поблагодарить, как барон заговорил снова. Тихо, будто случайно озвучил мысль, которую пока только обдумывал: