Марий и Сулла. Книга первая
Шрифт:
— Продажный гад! Собака! Так же, как меня, ты готов продать врагам свое царство и подданных!
Бокх вытер заплеванное лицо и приказал:
— Поставьте злодея перед лицом римского военачальника! И пусть римлянин возьмет его и поступит с ним, как ему угодно!
Сулла взглянул на Югурту. В голубых холодных глазах врага пленник увидел беспощадность и не удивился, когда римлянин резко сказал:
— Не пора ли, варвар, ответить за все зло, которое ты причинил римскому сенату и народу?
И приказал заковать Югурту в цепи.
Зависть разъедала сердце Мария.
Опасался, что квестор, хвастливый по натуре, будет превозносить свои подвиги, и не ошибся.
В лагере обсуждалось последнее событие. Военные трибуны, родом патриции, говорили у костров, сидя рядом с Суллою, что Нумидию завоевал Метелл, а кончил войну он, Сулла, захвативший в плен Югурту, и посмеивались над Марием, который будет праздновать чужой триумф.
— Трое должны участвовать в триумфе, если есть справедливость на земле, — волновались трибуны. И центурионы поддерживали их:
— Неуклюжий Марий никогда бы не взял царя в плен!
Слухи проникли в шатер полководца. Сперва он чуть было не сошел с ума от зависти: метался, ломая вещи; крича и ругаясь, рвал на себе волосы и не отвечал на вопросы легатов. Все для него опостылело. Слава? Она рассеялась, как дым. Тридцатилетний неженка, пьяница и развратник втерся к нему в доверие, обманул его и, похитив у него самое дорогое — удачу, умалил его подвиги и теперь похваляется у костров, что не консул, а квестор кончил войну.
— Он льстил мне, притворялся, а сам… Furcifera! Я не потерплю этого!
Кликнул легата:
— Позови Суллу!
Квестор вошел, остановился у входа в шатер:
— Ты меня звал, консул?
— Скажи, почему ты возбуждаешь воинов? Ты кричишь, что не я, а ты кончил войну!
— Позволь, — перебил Сулла, и глаза его засверкали. — Нумидию покорил Метелл, а Югурту взял я.
— Но это ложь! Кто военачальник — ты или я? Кто послал тебя к Бокху?
— Ты не соглашался… Ты снял с себя ответственность перед лицом Аида…
— Mehercle! [11] Ты… ты… Уходи! Завтра поедешь с до несением сенату…
— Мое присутствие как квестора необходимо здесь…
— Молчать! Завтра едешь — собирайся! Сулла вышел из шатра, дрожа от негодования. «Мы посчитаемся когда-нибудь, — подумал он, — и я не посмотрю на твою миловидную Юлию… А она просила — ха-ха-ха! — чтобы я, патриций, оберегал тебя, батрака! Хорош бы я был! Нет, плебея нужно поставить на свое место».
11
Клянусь Геркулесом!
XXVII
Марий, заочно избранный консулом второй раз, въехал в Рим на триумфальной колеснице.
Впереди шел в царской одежде и в цепях Югурта с обоими сыновьями. Лицо его было серо, а в глазах — никакой надежды.
Изредка он поглядывал
Сулла шел почти рядом с ним, как бы подчеркивая, что взял царя в плен не Марий.
Стоя на колеснице, полководец дрожал от ярости.
Смертельная вражда возрастала между обоими мужами. Марий ненавидел Суллу, от не мог спокойно смотреть на него, и ему казалось, что квестор насмехается над ним. Сулла же презирал Мария как плебея и негодовал, что по римскому закону он, патриций, должен подчиняться бывшему батраку. Но как ни велика была его злоба, он умело скрывал ее под притворной веселой улыбкой и кивал друзьям и знакомым, стоявшим в толпе.
После триумфа Сулла лично отвел Югурту в Мамертинскую темницу. Они спускались, боясь поскользнуться, по узкой каменной лестнице с неровными ступенями. Тюремщик шел впереди с факелом в руке. Сыростью и затхлостью пахнуло им в лица. С мокрых стен сочилась струйками вода. Вскоре они очутились в подземелье, разделенном стеной на два помещения. Несколько человек, прикованных к столбам, подняли, гремя цепями, головы и уставились на них безумными глазами. Один что-то кричал на варварском наречии. Югурта подвернулся к нему и дико засмеялся.
Под этим подземельем находилось второе — черная яма. Лесенка была еще уже, факел шипел, готовый потухнуть от недостатка воздуха.
— Пришли? — спросил Сулла.
— Почти пришли, — ответил тюремщик. — Еще ниже находится Туллианум.
— Делайте свое дело.
Сулла смотрел с любопытством, как тюремщики тащили нумидийского царя к ледяному колодцу.
С Югурты сорвали одежду, и желтое нагое тело, костлявое, вызвало жалость даже у тюремщиков (они растерянно переглянулись и опустили глаза).
Югурта умоляюще взглянул на Суллу.
— Жить… жить.. — бормотал он, и вдруг перед ним пролетела вся его жизнь — походы, бои, дворец, жены, дети, родная Нумидия, и так захотелось свободы, что он в отчаянии заломил руки и воскликнул по-гречески: — О, спаси меня во имя всех богов! Ты можешь… Ты меня взял и имеешь право отпустить… Ты скажешь Марию так: «Югурта умер». А я буду жить… И если ты меня спасешь, я отдам тебе половину Нумидии, всех жен и детей… Мало?! Тогда бери всю Нумидию, земли вероломного Бокха, только отдай мне одного Бокха, чтобы я насытился местью и потом умер… Молчишь? Смотри, меня сейчас заживо похоронят, как согрешившую весталку! — захохотал он. — Но разве я виноват, что народ требовал от меня войны с Римом?
Сулла молчал и равнодушно смотрел, как тюремщики вырывали у него из ушей вместе с мясом золотые серьги и сталкивали его в колодец. Царь упирался, но когда его обхватили крепкие руки, он, оскалив белые зубы, горько воскликнул:
— О Юпитер, как холодна эта баня!
Югурта исчез. Из ямы донесся вопль, похожий на вой голодного волка. Отверстие завалили плитою.
— Не кормить его, — спокойно сказал Сулла, — так приказал Марий.
Выйдя из Мамертинской темницы, он направился в Субурру, чтобы навестить Арсиною, шутов и мимов.