Марий и Сулла. Книга вторая
Шрифт:
Серторий спокойно поднял меч.
— Еще одно слово — и я уложу тебя на месте, клянусь Минервой!
Это было неожиданно, и Мульвий смущенно опустил голову.
— Я как-нибудь проверю твоих людей. И если захвачу на месте преступления — пощады не будет!
Мульвий скрепя сердце подчинился, но недоброжелательство осталось. Он избегал Сертория, а когда тот однажды сказал: «Консул Цинна передал твой отряд и отряд бардиэев в мое распоряжение», Мульвий, вспыхнув, побежал к Марию.
В атриуме было много гостей, а из таблинума доносился голос Цинны.
Старик, терзаемый недугом, пил вино и слушал хвастливую речь центуриона, рассказывавшего об убийстве претора.
— А голова? — хрипло спросил Марий, когда входил Мульвий.
— Вот она!
Марий взял отрубленную голову, с которой капала кровь, и смотрел на нее с торжествующей улыбкою.
— Вот где нам суждено было богами встретиться! — захохотал он. — Много лет назад ты обозвал меня, плебея, дерьмом, а теперь и я скажу тебе: «Ты, патриций, дерьмо и с дерьмом сгниешь». Центурион! Тело и голову бросить в нечистоты!
И, обернувшись, взглянул на Мульвия:
— Зачем пришел?
— Цинна передал Серторию отряд Немезиды и твоих бардиэев…
— Лжешь! — крикнул Марий, и его жирная шея налилась кровью.
— Клянусь Немезидой!
Марий оглядел собеседников бешеными глазами.
— Люций Корнелий! Прошу тебя ко мне…
Голос его прокатился по атриуму, заставив всех насторожиться. И когда Цинна в сопровождении Фимбрии, вышел из таблинума, Марий закричал:
— Что это значит, Люцнй Корнелий? Почему ты передал моих бардиэев Серторию?
Цинна, сильно подвыпивший, а потому более дерзкий и задорный, чем обыкновенно, сказал:
— Это значит… это значит, что так нужно…
— Люций! Разве бардиэи — не мои сателлиты?
— Я тебе дам других…
— Нет! Ты не посоветовался со мною, омрачил нашу старую дружбу. Ты…
— Я консул, дорогой Гай, и нахожу, что в республике больше не осталось тел, которые должно дырявить копьями… Скоро наступит Saturnia regna, [10] и жизнь станет иной… Ты любишь детей, они называют тебя дедушкой, и не для них ли ты хочешь создать светлую жизнь? А если так, то пусть новую жизнь не омрачат больше убийства невинных.
10
Царство Сатурна.
Марий глубоко вздохнул, седые волосы его зашевелились. Да, он любил детей. Нередко на площадях он, старый, грузный, принимал участие в их играх, и тогда лицо его светилось смехом, а глаза юношески сверкали.
— Пусть боги воздадут нам за наше человеколюбие, — улыбнулся Марий.
Цинна захохотал.
— Человеколюбие? Ха-ха-ха! Слышишь, Фимбрия? Оно известно всей Италии… Впрочем, ты прав. Во имя человеколюбия совершили мы страшное кровопускание римским оптиматам, ибо опасались, как бы полнокровие не привело их к удару. Сенат сильно поредел благодаря нашим заботам, и мы, с помощью богов, пополним его…Обдумай, кого из достойнейших хочешь ты выставить кандидатом, прикажи скрибам составить списки.
Марий задумался.
— А всё же я прошу тебя, Люций, оставь мне моих бардиэев…
— Если ты настаиваешь, пусть будет так. Но помни: насилия нужно прекратить…
— Конечно, тем более, что я согласен с тобою…
А сам подумал: «Он слеп, еще не все оптиматы истреблены, и не я буду Гай Марий, если не уничтожу злодеев».
Цинна отвернулся, заговорил о чем-то с Карбоном, но Марий перебил их:
— Еще одно слово, Люций! А как же отряд Немезиды?
— Он останется в ведении Сертория.
— Почему? Вот начальник отряда Мульвий, которого ты ценишь…
Цинна быстро взглянул на Мульвия:
— Привет тебе! Рад, что ты пришел. Подчиняйся Серторию и полюби его. Это лучший борец за дело угнетенных…
Мульвий замолчал. В его сердце росло недовольство к вождю-консулу, который казался ему недальновидным.
«Разве Серторий не мягкий, слабовольный человек? Он испортит всё дело, на которое ушло столько трудов и сил, и мы станем легкой добычей Суллы…»
А Цинна, как бы угадывая его мысли, прибавил:
— Ты не предполагаешь, какой душевной силой, непреклонной волей и храбростью наделили боги этого мужа!
XXIV
Тукция сидела на ложе и бранила рабыню за опоздание.
Невольница должна была будить госпожу чуть свет, приготовлять для нее лаватрину, причесывать, одевать, потом убирать ложе и подметать кубикулюм.
Выйдя по настоянию Суллы замуж за Ойнея, она не испытала радостей супружеской жизни: грек оказался человеком хитрым и жадным, но слабовольным, и она с первых дней подчинила его себе.
Вначале ее радовало освобождение от постыдного ремесла, одна мысль о котором угнетала день и ночь, а потом, став хозяйкой, Тукция загрустила. Патриций, вытащивший ее из грязи, не приходил, а образ его стоял перед глазами. Она ожидала, что он будет гостем на ее свадьбе, и внимание, уделенное ей, бывшей блуднице, возвысит ее в глазах присутствующих. А он так и не явился.
Подчинив себе Ойнея, Тукция прибрала к рукам всё хозяйство: пища для блудниц готовилась под ее наблюдением, одежды она закупала сама, а плату с гостей хотя и получал муж, однако он должен был давать ей точный отчет.
Она имела рабов, приобрела лектику, безделушки, драгоценности и появлялась на улицах свежая (опытный глаз мог бы заметить притирания и румяна), веселая, окруженная толпой блестящих бездельников. Но это не удовлетворяло ее.
Кровавые дни господства Суллы, а затем Цинны и Мария не отразились на ней. Она не понимала, чего хотят эти мужи, за что борются; но одно было ясно: гибнут люди.
Ойней был хитроумнее Тукции — знал, к чему стремятся Марий и Сулла, но подлая душа его искала извилистых троп, чтобы уцелеть. Когда Рим занимал Сулла, Ойней, чувствуя себя в силе, выдавал ему марианцев, пытавшихся укрыться в лупанаре или по соседству. А после захвата города Цинной принялся вылавливать сулланцев. Он сумел так ловно повести дело, что обе стороны считали его своим. Жадный, он старался заработать побольше (ему платили с головы), и это удавалось.