Мария-Антуанетта
Шрифт:
Без всяких сомнений, лето 1783 года было самым счастливым в жизни Марии-Антуанетты, несмотря на политические волнения, о которых она, разумеется, хотела бы забыть, если бы не Мерси и ее брат с их бесконечными нравоучениями. Наконец, она полностью отдалась своей мечте о личной жизни. Человек, которого она любила, приезжал к ней почти каждый день, и она к тому же умела создать для него что-то вроде идеальной жизни. Лето ознаменовалось еще и тем, что она вновь упростила Этикет. Теперь ее можно было видеть лишь в белых муслиновых платьях, без всяких украшений, их называли «детские платья». Мадам Лебрен вывесила в своем салоне портрет королевы, одетой в такое платье и в соломенной шляпке. Некоторые находили это совершенно неприемлемым, они считали, что королева одевалась как горничная. Ее больше не ругали о немыслимых париках, а, наоборот, упрекали в чрезмерной простоте. «Ее Величество прекрасно выглядит; у нее очень легкий и свободный вид и эта простота, которую она предпочитает скованности и Этикету, раздражает придворную знать. Кое-кто из критиков находят се чересчур худой: по их мнению, это некоторый недостаток в ее внешности. И наконец, свежесть лица,
Этот инцидент, которому Мария-Антуанетта не придавала особого значения, позволяет определить уровень непопулярности, до которого она скатилась. Конечно же, она винила во всем знаменитую французскую легкомысленность, о которой так часто твердили ей мать и брат. В своих иллюзиях спряталась за зеркало, которое отражало реальную жизнь. В самом Трианоне, который она так любила, уже начинали поговаривать о ее необычном поведении, ведь там она особенно любила забывать о королевских обязанностях. Но Трианон — был всего лишь замком для развлечений, обычным капризом, подобные замки были у многих монархов, однако Мария-Антуанетта в том году стала чуть ли не символом полного разрыва между реальной действительностью и мечтами, и более того, что было гораздо серьезнее, разрыва между королевой и королевством.
Страсть к переменам, которая охватила королеву, распространилась и на весь дворец. В 1782 году, после смерти мадам Софи, дочери короля Людовика XV, Мария-Антуанетта решила переделать первый этаж в мраморный двор, где находились бы небольшие апартаменты, в которых она могла наслаждаться полным спокойствием. Внутренними лестницами соединили бы эти апартаменты с основными комнатами замка. Будущее строение называли «новой обителью королевы». Мария-Антуанетта приказала перенести туда кровать, на которой рожала детей, и повесить тяжелые драповые портьеры зеленого цвета на центральное окно зала. Мебель в салоне должна была быть строгой и темной, с бронзовым орнаментом.
Когда Ферзен в конце лета уехал из Версаля, все были под впечатлением новой пьесы Бомарше «Женитьба Фигаро». Она была написана в 1778 году, однако долгое время ее запрещала цензура. В прошлом году автор пьесы был удостоен чести читать ее перед цесаревичем и его супругой. Кружок мадам де Полиньяк и Водрея мечтал поставить эту пьесу на сцене Парижа. Возглавляемые графом Прованским при поддержке министерства юстиции многие придворные упорно ставили рогатки скандальной пьесе. Однако друзья королевы все же уговорили ее получить разрешение короля на постановку пьесы. Мария-Антуанетта очень долго обрабатывала мужа, и он, наконец, согласился прослушать пьесу. Читала ее мадам де Кампан. Долго сдерживаясь, Людовик XVI все же прервал чтение. После знаменитой тирады о государственных тюрьмах он воскликнул: «Да это же просто ужасно, этого никто никогда не услышит: только когда рухнет Бастилия, эта пьеса не будет опасной. Этот тип высмеивает все, что должно уважаться в Государстве!». Королева была очень огорчена. «Так что же, ее не будут играть? — расстроенно спрашивала она. „Естественно, нет, — отвечал Людовик XVI, — в этом могу Вас уверить“». Вообще-то Мария-Антуанетта так и не уловила в пьесе политической подоплеки. Там, где по ее мнению, были лишь юмор и шутки, король углядел атаку на монархию.
Узнав о реакции короля, Бомарше внес некоторые изменения в пьесу, но цензура по-прежнему не давала согласия на постановку. Тем не менее в Комеди Франсез ее репетировали с весны 1783 года. Никаких санкций не последовало, и это позволяло надеяться, что граф д'Артуа сможет добиться от короля разрешения на постановку. Узнав о том, что пьеса репетируется и готовится к постановке, несмотря на запрет цензуры, Людовик XVI отменил спектакль всего за несколько часов до премьеры. Этот королевский указ был встречен с большим негодованием. Из зала кричали о тирании, кто-то заявлял, что пьеса запрещена по политическим мотивам, другие же считали, что спектакль был отменен по моральным соображениям. «Диалоги, мизансцены и даже сами декорации, все, начиная с первой сцены и заканчивая последней, все было запрещено», — вспоминал граф д'Артуа. И королева, и граф д'Артуа, и соратники мадам де Полиньяк, продолжали уговаривать короля разрешить постановку. И в конце концов Людовик XVI уступил. Он разрешил при условии, что она пойдет на сцене частного театра. И в сентябре 1783 года в поместье Водрея на подмостках самого изысканного и аристократического театра прошла премьера пьесы — премьера, о которой автор мог только мечтать. Мадам де Полиньяк даже попросила разрешения у королевы оставить на время ее королевских питомцев, чтобы присутствовать на столь знаменательном событии.
Уже на следующий день окружение королевы вновь принялось за работу. Теперь ее убеждали в том, что пьеса не представляет больше никакой опасности, после того как автор внес некоторые изменения. Королева уговаривала мужа дать еще одно разрешение. Ни Людовик XVI, ни сама Мария-Антуанетта не испытывали желания проверить, какие именно изменения внес Бомарше. В этих условиях произведение, которое подверглось лишь небольшой переделке, победило цензоров и 27 апреля 1784 года первый спектакль был дан на сцене Комеди Франсез. Скандал, который за ним последовал, вызвал у Марии-Антуанетты недоумение и удивление. «Королева полагала, что Париж увидит в спектакле лишь несколько сатирических и фривольных сцен, после того как ее убедили, что вымарали все вольнодумные эпизоды.
Вне всякого сомнения, что именно в течение этих месяцев, которые последовали за отъездом Ферзена в путешествие с Густавом III и одновременно до премьеры скандального спектакля, дружба королевы с мадам де Полиньяк начинает ослабевать. Любовь, которую она испытывала к молодому шведу и которой она останется верна до последних дней, полностью поглотила ее, не оставив в сердце места для романтической дружбы со своенравной герцогиней. Во время поездки в Фонтенбло королева обращает внимание на одну из своих фрейлин мадам д'Оссен, и таким образом мадам де Полиньяк отступает на второй план. «Мадам д'Оссен становится моей преемницей, — горестно отмечала она. — Я делаю все возможное, чтобы сохранить расположение королевы, посвящаю ей все свое время, выполняю все ее капризы». Можно лишь удивляться, как могла эта женщина, напрочь лишенная ума и обаяния, добиться успеха у королевы. Никто не думал, что эта «крайняя свобода, которая царила в ее душе, страсть к развлечениям и шуткам будут отмечены королевой». МарияАнтуанетта продолжала встречаться с мадам де Полиньяк и сохранила с ней дружеские отношения, но в них уже почувствовали холодок. Интрига, связанная с назначением де Калона на пост верховного смотрителя, явилась первым сигналом полного разрыва.
Мария-Антуанетта казалась очень огорченной, поскольку де Флери и д'Ормессон испытывали явные трудности, занимая этот пост. Де Флери лишь увеличил недостачи, связанные с расходами на войну в Америке, д'Ормессон же потерпел полную неудачу. Государство находилось на грани банкротства, в финансовых кругах назревала паника. В октябре 1783 года, когда министр принял решение увеличить арендную плату для частных владельцев, это вызвало протесты и негодование в финансовой и промышленной среде. К большому облегчению Людовика XVI в пятницу 31 октября д'Ормессон подал в отставку. Выбор кандидата на столь деликатную должность был нелегкой задачей, поскольку решение надо было принять в самый короткий срок. Промышленники и финансисты видели на этой должности Калона, который был тесно связан с их средой. Возможно, он смог бы тогда занять этот пост, если бы не противодействие Морепа. Сразу после отставки д'Ормессона королевский казначей, господин д'Арвелей, говорил с Верженом от имени всех финансистов страны. Уговаривая его назначить Калона на этот важный пост, он получил обещание и уверение в том, что сам министр не имеет ничего против этой кандидатуры, если только он не будет единственным ее защитником.
«Д'Арвелей сразу же пришел к мадам де Полиньяк, которая протежировала Калона, чтобы убедить ее в том, что не стоило рассчитывать на Вержена и им следовало бы найти другую поддержку, — рассказывал Ожар. Она обратилась к барону де Бретелю, который в тот же день пошел с ней к королеве, чтобы начать переговоры по поводу Калона. Сначала королева была совершенно безразлична к этому вопросу; она велела прийти им завтра, в пятницу, в тот же час, чтобы поговорить об этом с королем. И наконец, после волнующих переговоров все же удалось получить от Его Величества назначение Калону». Секретарь королевы, Ожар, в свое время был тесно связан с Морепа и находился в прекрасных отношениях с Верженом, а также с самим Калоном и с высокими финансовыми кругами, и теперь надеялся, что назначение нового министра, умело сфабрикованное мадам де Полиньяк, заставит Марию-Антуанетту вскоре пожалеть о своем решении. Разумеется, Полиньяки были очень заинтересованы, чтобы один из их друзей занял этот пост, и именно это объясняло настойчивость мадам. Убедить королеву в необходимости назначения было непросто, поскольку тогда она была гораздо больше занята внешней политикой. Тем не менее Людовик XVI выбрал бы Калона и без вмешательства королевы и ее друзей. В той обстановке финансового кризиса Калон был единственным человеком, способным восстановить доверие. И к тому же давление со стороны финансовых кругов было гораздо более сильным и существенным, чем просьбы приближенных королевы. Однако Мария-Антуанетта была уверена в том, что сыграла решающую роль в решении этого вопроса и, как справедливо отмечал ее секретарь, очень скоро пожалела о своем решении.
«Она никогда не простит себе этой фатальной ошибки», — утверждал Ожар. Мария-Антуанетта поделилась своим разочарованием с братом. «То что вы говорите мне о мадам де Полиньяк и ее друзьях, совершенно естественно, но я весьма далек от мысли, что они ошибались насчет Калона, — напишет он ей позже. — Наоборот, они прекрасно знали, кого хвалили, они знали, что этот человек посвятит всего себя тому, чтобы защитить их».
Двор находился на отдыхе в Фонтенбло. 1 ноября королева, при полном параде, немного уставшая и измученная началом новой беременности, ужинала. На следующую ночь у нее вдруг начались внезапные боли и произошел выкидыш. Этот случай, очень взволновавший весь двор, только ускорил официальное назначение Калона, которое состоялось 3 ноября. 13-го королева вновь появилась в обществе. В тот день она позвала к себе барона де Бретеля и сказала ему: «Барон, поговорим о вашем деле, потому что это и мое дело». Тогда они очень долго разговаривали о будущей пенсии господина Амело, министра королевской свиты, а также о ее желании видеть самого Бретеля на этом посту. Королева высказала свое пожелание мужу, однако оно имело очень мало веса, поскольку Людовик XVI и Вержен в любом случае собирались назначить Бретеля на этот пост. Тем не менее Мария-Антуанетта польстила себе, думая, что это была целиком и полностью ее заслуга.