Мария, княгиня Ростовская
Шрифт:
— Поторопись, ребята! — зычно возвестил сотник. — Кончается наша помывка, пора и честь знать! Другим тож надобно!
Бросив на лавку вконец исхлёстанный веник, Путята с наслаждение окатился холодной водой и направился к выходу.
Накинув на себя исподнюю рубаху, рязанец взялся за полушубок, незаметно-привычно пощупал тайную ухоронку и замер — пайцзы не было. Как?! Кто?!
— Не это ли ищешь, соколик? — раздался ласковый голос. Путята резко обернулся, и тут же получил сильнейший удар в солнечное сплетение. Когда тьма в глазах
— Так ты и не ответил на вопрос мой, соколик, — перед Путятой стоял сам начальник тайной стражи, держа в руке злосчастную пайцзу. — Твоя вещица, однако? Твоя, вижу. Ну что же, пойдём, расскажешь, за какие такие заслуги Батыга вручает русичам игрушки сии.
— … Мама, мама, а можно мне с ребятами на горку?
Мария оторвалась от вязания, разглядывая сына. Борис Василькович приготовился к катанию на горке основательно, и старый кожух, залоснившийся на заду чуть не до зеркального блеска, определённо указывал на уже немалый опыт в этом занятии.
— Опять штаны издерёшь?
— Ну мама, они же всё одно уже драные!
Княгиня Феодосия, сидевшая в углу над пяльцами, засмеялась, и Мария тоже не удержала улыбки.
— Ладно, иди уже!
Борис не заставил повторять дважды. Хлопнула дверь, и спустя несколько секунд уже можно было наблюдать, как ребятишки волокут к снежной горке банные шайки, специально для этого дела оледенелые на морозе.
— И у нас тож, должно быть, ребятишки сейчас с горок так-то катаются, — заговорила княгиня Феодосия. — Бывало, вот так же вот наморозишь шайку с вечера… Ух, как птица летит! Ты в детстве с горок каталась ли, Мария?
— Токмо разве с кручи, — улыбнулась Мария. — Не делает у нас в Чернигове детвора снежных горок. Это тут снега обильны безмерно, и лежат до апреля. У нас там не так…
Мария вдруг рассмеялась тихонько.
— У меня другая забава была в детстве. На баране кататься — что там горка!
Она внезапно погрустнела, задумчиво глядя в окно.
— Боюсь, не до горок сейчас в Переславле вашем…
Княгиня Феодосия опустила пяльца.
— Типун тебе на язык, Маришка. Неужто и впрямь возьмут верх поганые? Не верю, быть не может того!
Мария вздохнула.
— Прости, Фиса. Это сдуру я.
Раздался дробный топоток, и в горницу вбежал маленький Глеб.
— О, кто к нам пожаловал! — всплеснула руками Феодосия. — Никак молодший князь ростовский выспавшись?
— Мама! — глеб протянул ручонки к матери. — Дай!
— Чего тебе дать, сладкий мой? — подхватила сына на руки Мария.
— Всё! — неожиданно солидно заявил Глеб.
Женщины переглянуллись и разом расхохотались.
— А и правда, не пора ли на стол собрать? — окончательно отложив шитьё, княгиня Феодосия встала. — Эй, девки!
— Фиса! — Мария вдруг прижала руки к сердцу, глядя в окно. — Глянь, Фиса!
Княгиня переяславская стремительно переместилась к окошку. У крыльца уже спешился всадник, бросил подскочившему человеку поводья. Группа других спешивалась чуть поодаль.
— Гонец! — Марию как ветром сдуло.
Гонец ещё не успел подняться на крыльцо, как из распахнутой двери выскочила княгиня Ростовская, едва прикрыв голову платком.
— Ну?!
— Всё пока ничего, госпожа. — улыбнулся гонец. — Все живы. Вот, письмо тебе от князя нашего. — он протянул Марии крохотный деревянный цилиндрик.
— Слава тебе, господи! — Мария в изнеможении прислонилась к дверному косяку.
— …Что с нами будет, матушка?
— Не бойся ничего, София. Все мы в руках Божьих и в воле его. Молись, и да отвратит он гнев свой от нашей обители.
Преподобная Евфросинья стояла посреди двора, глядя на гигантское, вполнеба, зарево пожара немигающим остановившимся взглядом. Монашка поёжилась. Сёстры уже знали этот вот неподвижный, потусторонний взгляд — шептались, что в такие минуты мать игуменья видела божественное, иным недоступное…
— Страшно, матушка, — вдруг совершенно по-детски призналась молодая монашка. — Говорят, звери они лютые.
Взгляд настоятельницы наконец ожил, обратившись к монашке.
— Иди, сестра. Не бойтесь ничего. Не войдут в ворота сии лютые звери. Ступай уже!
— А ты, матушка? — совсем уже робко спросила Софья.
— А я тут постою, воздухом подышу, — усмехнулась уголком рта Евфросинья. — Встречу главного зверя.
— … И опять ты оказался прав, мой мудрый Сыбудай. В который уже раз прав. Скажи, ты бываешь когда-нибудь неправ?
— Бываю. — лицо старого монгола было непроницаемым. — Например, этот халат порвался уже в трёх местах и совсем грязный, и у меня две повозки, полные новых халатов. А я всё в этом хожу.
Молодой монгол засмеялся, и Сыбудай заперхал смехом в ответ.
Бату-хан был доволен. Ещё не остыли угли Владимира, как пал и Суздаль. Город, по сути, был беззащитен, поскольку все боеспособные мужчины из Суздаля ушли на стены соседнего Владимира, и весь гарнизон состоял из полусотни стариков-сторожей. И большинство жителей ушли во Владимир, под защиту рати и могучих стен, так что ворвавшихся в Суздаль монголов встретили пустые дома, запертые на замки. Впрочем, имущества в городе осталось немало, и сейчас шёл грабёж.
Сыбудай тоже был доволен. Князь Горги так и не пришёл на помощь своему гибнущему городу. Не успел, или ещё какая причина — теперь уже неважно. Кто не успел, тот опоздал. Князь Горги упустил свой шанс, и теперь вряд ли что-то поможет ему одержать победу. Единственно, на что он может пока рассчитывать, это спрятаться в гуще урусских лесов, дожидаясь, когда джихангир Бату покинет его разорённые владения. Сыбудай усмехнулся. Напрасно надеется. Удача не любит трусов, и чересчур осторожных тоже.