Мария
Шрифт:
– Ездил прощаться с друзьями, а под конец, на твое счастье, завернул в дом Саломе.
– И пожалели, что меня не было?
– Очень был этим огорчен. И давно ты туда не ходишь?
Парень, опустив голову, сбивал своим посохом головки цветов, потом взглянул мне прямо в лицо и ответил:
– Она сама виновата. Что она вам наговорила?
– Что ты неблагодарный ревнивец, а она только о тебе и думает, больше ничего.
– И это все? Ну, значит, главное она от вас скрыла.
– Что ты называешь главным?
– Ее шашни с ниньо
– Послушай, мог бы ты поверить, что я влюблен в Саломе?
– Как я могу этому поверить!
– Так вот, Саломе влюблена в Хустиниано не больше, чем я в нее. Ты должен ценить девушку по заслугам, а их у нее, к твоему сведению, немало. Ты оскорбил ее своей ревностью, но, если ты придешь и повинишься, она тебе все простит и будет любить еще больше.
Тибурсио задумался.
– Знаете, ниньо Эфраин, – печально сказал он наконец, – я так люблю ее, что она даже представить не может, какие муки переносил я из-за нее весь этот месяц. Коли уж бог дал кому такой нрав, как мне, то все можно стерпеть, только бы тебя дураком не считали (простите, ваша милость, за грубое слово). И когда я говорю, что Саломе сама виновата, я знаю, что говорю.
– А вот чего ты не знаешь, это как она плакала и убивалась, рассказывая о своей обиде, – просто всю душу мне перевернула.
– Правда?
– И я понял, что виноват во всем ты. Если ты в самом деле так любишь ее, почему ты не женишься? Ведь в твоем доме уже никто к ней не придет без твоего согласия.
– Скажу вам по совести, я не раз думал о том, чтобы жениться, но все не решался. Во-первых, Саломе всегда надо мной посмеивалась, а во-вторых, я не знаю, захочет ли ньор Кустодио отдать ее за меня.
– Ну, о ней я тебе уже все сказал, а что касается моего кума, за него я отвечаю. Ты должен поступить разумно. Если действительно веришь мне, сегодня же вечером пойди к Саломе и, не подавая вида, что знаешь о ее чувствах, поговори с ней.
– Ладно, с вашей помощью! Так вы ручаетесь за все?
– Знай, Саломе – самая честная, хорошенькая и хозяйственная девушка, какую ты только можешь встретить, и мои кумовья, я уверен, отдадут ее за тебя с радостью.
– Право же, я всей душой хочу пойти к ней.
– Но если будешь откладывать, а Саломе рассердится и ты ее потеряешь, – пеняй на себя.
– Я пойду, хозяин.
– Договорились. Незачем и просить, чтобы ты известил меня, как идут дела, я уверен, ты будешь мне только благодарен. А теперь прощай, уже скоро пять.
– Прощайте, хозяин. Да наградит вас бог. Я все вам расскажу.
– Остерегись только петь свою песенку, как бы не услышала Саломе.
Тибурсио расхохотался.
– А что, она может обидеться? До завтра! И верьте, я все сделаю.
Глава L
Никогда не буду огорчать тебя
Часы в гостиной пробили пять. Мама и Эмма поджидали меня, прогуливаясь по галерее; Мария сидела на нижней ступени лестницы, зеленый цвет ее платья прелестно сочетался
– Ровно пять, какая точность! – шепнула она. – Если бы так было всегда…
– Что это ты сделал сегодня со своей Мимией? – спросил я Хуана, когда мы отъехали от дома.
– Это она сама была сегодня дурочкой, – отвечал он.
– Как так?
– Потому что плакала.
– А! Что же, ты ее не утешил?
– Да она все плакала, хоть я и целовал ее, и цветы приносил. Тогда я сказал маме.
– А мама что сделала?
– Мама ее обняла и утешила. Мимия больше любит маму, чем меня. Она была дурочка, только ничего ей не рассказывай.
Я снял Хуана с седла и передал его Марии.
– Ты уже полила лилии? – спросил я.
– Нет, ждала тебя. Поговори немного с мамой и Эммой, – тихонько сказала она, – а потом я выйду в сад.
Мария всегда боялась, как бы моя сестра и мать не были на нее в обиде за то, что я несколько охладел к ним, и старалась возместить своей любовью недостаточное проявление моей.
Полив цветы, мы с Марией уселись на каменной скамье над ручьем, протекавшим у самых наших ног. Пышные кусты жасмина скрывали нас от всех, кроме Хуана, но тот был увлечен своим делом: весело распевая, он пускал по течению сухие листья страстоцвета с сидевшими на них жуками и стрекозами.
Солнце садилось за вершинами гор Мулало, затянутых волотисто-серыми тучами, последние лучи удлиняли темные тени ив, зеленые плюмажи которых развевались под легким ветерком.
Мы поговорили о Карлосе и его причудах, о моем посещении дома Саломе; губы Марии улыбались печально, глаза не улыбались вовсе.
– Посмотри на меня, – сказал я.
В ее взгляде таилась томная печаль, так красившая ее в бессонные ночи, проведенные у изголовья больного отца.
– Хуан не обманул меня, – продолжал я.
– Что он тебе сказал?
– Что ты была сегодня дурочка… Не зови его… Что плакала и он не мог тебя утешить – это правда?
– Да. Когда вы с папой сегодня утром оседлали коней, мне на минуту показалось, что ты больше не вернешься, что меня обманывают. Я побежала к тебе в комнату и поняла, что это не так: там были вещи, которые ты не мог оставить. Но когда ты скрылся в низине, стало так тихо и печально, что меня охватил еще больший: страх, чем всегда, перед этим близким и неизбежным пнем… Что я буду делать? Скажи, скажи мне, как вытерпеть эти годы? Ведь ты не будешь видеть всего этого. Ты будешь учиться, узнаешь новые страны, о многом позабудешь. А я ни о чем не смогу забыть… ты оставляешь меня здесь одну, и я умру, вспоминая и ожидая тебя. Она положила мне на плечо руку и опустила на нее голову.