Маркиз де Карабас
Шрифт:
В гордом, жестком взгляде Пюизе затеплилась поразительная мягкость.
— Вы — славный малый, Кантэн. У вас есть сердце. Вы многого заслуживаете.
— Если я хоть чем-нибудь могу служить вам...
— Мне нужен адъютант, на которого я могу положиться. Тэнтеньяк и Вобан командуют своими отрядами, а среди остальных едва ли найдется хоть один человек, которому я рискнул бы довериться.
— Я не солдат, сударь.
— Но и не глупец. Вы доказали, на что способны, и обладаете именно теми качествами, которые мне нужны.
Так просто, без лишних слов, возникла связь,
Неприятности начались через день после занятия форта Пентьевр полком, по-прежнему носившим имя Дрене, несмотря на то, что сам Дрене отказался выступить с ним, лишь бы не служить под началом Д’Эрвийи.
С рассветом по узкому перешейку, что связывает полуостров Киброн с материком, потекли полчища отступавших из Орэ. Это были не только шуаны Тэнтеньяка, но и местные крестьяне-беженцы — до тридцати тысяч мужчин, женщин, детей, стариков и священников. Они захватили с собой свое имущество, чтобы уберечь его от грабежа и уничтожения, — стада волов, овец, коз, повозки, груженные домашним скарбом, фураж и даже священные сосуды из церквей. То было паническое бегство: республиканская армия приближалась к Орэ, который сделался полностью беззащитным после ухода шуанов.
К полудню в поток беженцев из Орэ влились беженцы из Ландевана, гонимые тем же ужасом перед местью за радостный прием, оказанный ими авангарду Королевской армии.
С крепостного вала Пентьевра, куда он перенес свою квартиру, Пюизе, бледный, поникший, с потухшими глазами наблюдал за нескончаемым потоком крестьян, которые бежали от армии, собранной Гошем благодаря бездарности Д’Эрвийи. Для него это зрелище было предвестием краха. Почти не оставалось надежды, что однажды упущенный благоприятный случай представится вновь и в крестьянах удастся возродить энтузиазм, который сменился разочарованием.
Перейдя перешеек, толпы людей растекались по полуострову миль до пяти в длину и двух в ширину с расположенными на нем полудюжиной деревень и поселком Киброн. Оказанный им прием едва ли мог умерить их отчаяние. Господа из Англии стояли на квартирах во всех деревушках; они занимали все дома и отказывались потесниться ради этих дикарей, чье присутствие, казалось, оскорбляло их обоняние. Пришельцам оставалось искать пристанища в' хлевах и конюшнях, но большинство из них осталось под открытым небом. К счастью, июльская жара делала такое положение более или менее сносным.
Грубый отказ уступить жилье больным женщинам и слабым детям, равно как и высокомерное презрение дворян-эмигрантов к несчастным крестьянам, не замедлили породить враждебность между шуанами и теми, кого еще неделю назад они приветствовали как своих спасителей. Часто вспыхивали ссоры, и все кончилось бы открытым столкновением, если бы не отчаянные усилия Пюизе. Немало усилий к сохранению порядка приложили и его лейтенанты Тэнтеньяк, Вобан, Буабертелло, а также Кантэн и предводители шуанов Кадудаль, Сен-Режан, Гиймо и Жан Роу. Но ни один из них не отдавался этому так, как Кантэн.
Слава о нем уже распространилась в рядах эмигрантов; некоторые из них, как Белланже — ныне капитан в полку «Верные трону», и Д’Эрвийи, были завсегдатаями академии на Брутон-стрит. К тому же стало известно, что этот волшебник шпаги убил Буажелена и сорвал конференцию в Ла Превале. Его одновременно боялись как фехтовальщика и уважали как стойкого монархиста, последнему, по общему мнению он представил более чем убедительное доказательство. Поэтому его вмешательство неизменно приносило плоды, и он всегда будто каким-то чудом оказывался там, где оно было необходимо. Естественно, он создавал себе врагов, вызывал ненависть, но мало кто осмеливался открыто проявлять ее; когда же такое случалось, его стальной взгляд охлаждал пыл зарвавшегося наглеца.
Лишь однажды Кантэн утратил обычную невозмутимость, когда виконт де Белланже в ответ на его упрек за оскорбительное обращение с шуанами осмелился назвать молодого человека маркизом де Карабасом — прозвищем, которым его окрестил Констан де Шеньер.
— Шавере, сударь, — ядовито поправил виконта Кантэн. — Шавере. Таково мое имя. Если вы еще раз забудете это, вас научат произносить его по буквам. И едва ли такой урок придется вам по вкусу.
Он круто повернулся и ушел, прежде чем опешивший виконт обрел дар речи.
Кипя гневом, Кантэн вернулся в Пентьевр к Пюизе и стал свидетелем перепалки, которая заставила его забыть о личных огорчениях.
Предметом обсуждения был Д’Эрвийи; он тоже перебрался в форт и разместил там свой штаб. Кроме офицеров-эмигрантов Д’Аллегра и Гаррека, в разговоре принимали участие трое других лейтенантов Пюизе.
Говорил Тэнтеньяк, его голос звучал громко и выразительно, а сам он, стройный, подтянутый, дрожал от возбуждения. Полученные им новости заключались в том, что Гош, которого известили об отсутствии шуанов, когда его армия двигалась по направлению к Орэ, пробудет там лишь до тех пор, пока с ним не соединится пятитысячный корпус Умберта, выступивший из Лаваля.
— Когда они соединятся, против нас выступит двадцатитысячная армия, и ни один человек в Бретани не решится встать под королевское знамя.
Тэнтеньяка поддержал Вобан, порывистый, могучего сложения молодой человек.
— Снявшись с занимаемых позиций, мы допустили непростительную ошибку. Теперь это совершенно очевидно. Отчаянный план господина де Пюизе отдал бы в наши руки всю Бретань, вместо этого мы попались в ловушку, и положение наше безвыходно.
— Если, — добавил Д’Аллегр, — мы не примем решительных мер.
По расстроенному лицу Д’Эрвийи, Кантэн понял, что тот осознал всю меру грозящей им опасности. От его былой агрессивности не осталось и следа. Он как будто старался оправдать себя в глазах окружающих. Ему не хотелось, объяснял он, отводить войска от моря до прибытия контингента Сомбрея.
— Теперь нас сбросят в него, если мы останемся здесь, — резко возразил Буабертелло.
Пюизе, сытый по горло спорами с Д’Эрвийи, хранил равнодушное молчание. Д’Эрвийи сам обратился к нему:
— Вы не высказываете своего мнения.