Маркиз де Карабас
Шрифт:
— Я горжусь вами, Жермена.
— Вы говорили мне о дурных предчувствиях. Что вас тревожит?
Кантэн рассказал ей о переживаниях Пюизе, о его борьбе с трудностями, о противодействии его планам.
— Смелое предприятие, в котором мы участвуем, дает нам последний шанс исправить нанесенное зло и спасти его великий замысел. Если оно не удастся, то разобьет его сердце и многие другие сердца. Дело роялистов потерпит поражение.
— Участие, внушаемое господином де Пюизе, достойно зависти. Ваш интерес к нему гораздо сильнее
— Но, Жермена, — возразил Кантэн, — тем, что я обратился к политике, я обязан прежде всего вам. Пока король снова не взойдет на трон, я не вернусь в Шавере, и у меня не будет королевства, которое я жажду поднести вам.
— К чему снова говорить об этом? Разве я не убедила вас, как мало все это для меня значит?
— Возможно. Но для меня то, что я вам предлагаю, значит отнюдь не мало. Меня пугает все, что угрожает успеху Пюизе. Беспечность этих господ меня раздражает. Даже Тэнтеньяк, при всем его геройстве, проявляет недостойное командира легкомыслие.
Однако, когда они, наконец, присоединились к танцующим, он так и не сказал ей, что беспокоило его больше всего.
В ту ночь Кантэн делил одну из лучших комнат замка с Тэнтеньяком и двумя его лейтенантами, господином де Ла Уссэ и шевалье де Ла Маршем. К себе они ушли поздно, слишком поздно для людей, которым поутру предстояло выступить в трудный поход.
Наступил рассвет, а господин де Шаретт и его вандейцы так и не появились.
— Было бы неплохо узнать, существуют ли они вообще? — раздраженно заметил Кантэн.
Рядом с Кантэном был Тэнтеньяк и члены его штаба: теперь в него входили Констан де Шеньер и Кадудаль, которые вышли на террасу, где под лучами утреннего солнца проходило импровизированное совещание. Белланже усмотрел в словах Кантэна вызов и поспешил принять его.
— Следует ли мне понимать ваш вопрос как намек, сударь?
— Нет. Просто предположение. Не дурачат ли нас? Откуда поступило последнее сообщение о Шаретте? Пора бы нам узнать об этом.
Они обменялись тревожными взглядами. Затем виконт ответил.
— Виконтесса должна знать. Я спрошу ее.
— Нет, нет, — остановил его Кантэн. — быть может, это не так важно. Пора выступать. Ждать больше нельзя.
К презрительному смеху Белланже присоединился смех Ла Марша, но в менее мажорной тональности.
— Имея впереди сорок восемь часов и каких-то шесть или семь лиг пути! Даже если мы выступим завтра вечером, то поспеем вовремя.
— Вовремя для чего? Для боя? После пути в семь лиг?
— Во всяком случае, — сказал Тэнтеньяк, — мы можем подождать еще день. Пожалуй, лучше не выступать раньше завтрашнего утра.
— Для кого лучше? Для чего? — решительным тоном спросил Кадудаль.
— Лучше, потому что в этом случае «синие» позднее узнают о нашем маршруте. Так мы меньше рискуем предупредить Гоша.
Кадудаль потерял самообладание.
— И получаем больше времени для застолий, танцев и дурацкого любезничанья в Кэтлегоне. Ваши взгляды не заставят меня замолчать. Я не какой-нибудь придворный щеголь, чтобы подыскивать красивые слова. Я говорю что думаю.
— Интересно, — прошепелявил Белланже, — вы думаете, что говорите?
Кадудаль бросил на него уничтожающий взгляд и продолжал, обращаясь к Тэнтеньяку.
— Более того. Так думают и мои парни. Им здесь не сладко. И они начинают задавать больше вопросов, чем у меня есть ответов. Многие из них бросили свои поля, чтобы прийти на Киброн. Они напоминают мне, что сейчас время сбора урожая и если для них не находят лучшего занятия, чем стоять лагерем под звездами в качестве почетного караула для веселящихся щеголей, то им лучше вернуться к своим делам. Сегодня утром мы обнаружили, что пятьсот человек покинули лагерь. К завтрашнему утру мы можем потерять еще тысячу. После оказанного им на Киброне приема их терпение на пределе. Вот что я должен сказать. Может быть, господин виконт все же поверит, что я говорю то, что думаю?
— Уверяю вас, Жорж, мы высоко ценим ваше мнение, — примирительным тоном сказал Тэнтеньяк. — Но разумно ли выступать до прибытия вандейцев, которых мы ожидаем с часу на час?
— Неужели мы зря проделали весь этот путь и намного отклонились от нашего маршрута? — спросил Ла Уссэ.
— Черт меня побери, если нам вообще следовало приходить сюда, — воскликнул Кадудаль. — Нам не надо никакого подкрепления. Мы и без него достаточно сильны.
— Жорж прав, — согласился Кантэн. — Правильнее всего будет закрыть совещание и выступить в путь.
В ответ раздались решительные возражения тех, кто его особенно не любил.
— Разве здесь приказываете вы? — высокомерно спросил Белланже. — С каких пор?
— Я не приказываю, сударь. Я советую.
— Вашего совета никто не спрашивает, — отрезал Ла Марш.
Ла Уссэ в упор посмотрел на Кантэна. Он был старше и серьезнее остальных.
— Вы позволяете себе давать опытным солдатам советы по сугубо военным вопросам? Насколько я понимаю, вы человек штатский.
— Но это отнюдь не делает меня идиотом. Вывод предельно прост. Он понятен и ребенку.
— Но мы не дети, — манерно растягивая слова, проговорил Белланже.
— В таком случае, давайте не будем вести себя по-детски.
— Мне не нравится ваш тон, сударь. Вы невыносимо дерзки.
Тэнтеньяк решил, что пора вмешаться.
— Господа, не надо горячиться. Вывод, как говорит маркиз, весьма прост, — он повернулся к Кадудалю. — Если мы выступим сегодня вечером, это удовлетворит ваших людей, Жорж?
— Я бы предпочел выступить сегодня утром. Но если вы пообещаете, что мы выступим с наступлением сумерек, я не стану спорить.