Маркиза де Бренвилье

В один из прекрасных осенних вечеров 1665 года на той части Нового моста, что спускается к улице Дофины, собралось довольно много народу. Причиной этого скопления и предметом, привлекшим всеобщее внимание, была наглухо закрытая карета, дверцу которой пытался открыть полицейский офицер, меж тем как из четырех сопровождавших его подчиненных двое удерживали лошадей, а еще двое держали кучера, который, невзирая на приказ, порывался погнать упряжку в галоп. Борьба уже длилась некоторое время, как вдруг дверца резко распахнулась и из нее выпрыгнул молодой офицер в мундире капитана кавалерии;

он поспешил тотчас же захлопнуть дверцу, но сделал это не настолько быстро, чтобы те, кто стоял близко к ней, не заметили внутри кареты даму в плаще и под вуалью; по той поспешности, с какой она постаралась закрыть лицо, становилось ясно, что она очень хочет остаться неузнанной.

— Сударь, — высокомерно и повелительно обратился молодой человек к полицейскому офицеру, — как я предполагаю, если только не ошибаюсь, у вас есть дело ко мне; поэтому я попрошу вас дать объяснения, на каком основании вы остановили карету, в которой я ехал. А сейчас, поскольку я из нее вышел, я требую, чтобы вы приказали вашим людям дать ей возможность продолжать путь.

— Прежде, — отвечал полицейский, ничуть не оробев от вельможного тона и знаком велев подчиненным не отпускать ни кучера, ни лошадей, — соблаговолите ответить на мои вопросы.

Слушаю вас, — бросил молодой человек, хотя было заметно, что он с трудом заставляет себя сохранять спокойствие.

— Вы — шевалье Годен де Сент-Круа?

— Он самый.

— Капитан полка де Траси?

— Да, сударь.

— В таком случае именем короля вы арестованы.

— На каком основании?

— На основании этого именного указа об аресте.

Шевалье бросил взгляд на представленную ему бумагу и, сразу же узнав подпись министра полиции, казалось, был озабочен только лишь дамой, остававшейся в карете; во всяком случае, так можно было судить по просьбе, которую он повторил:

— Это прекрасно, сударь, но в именном указе обозначена только моя фамилия, и он, обращаю ваше внимание, не дает вам права выставлять на публичное позорище особу, с которой я был, когда вы меня арестовали. Так что прошу вас, прикажите полицейским дать возможность карете ехать дальше, после чего можете вести меня куда угодно, я готов следовать за вами.

Просьба эта, по всей видимости, показалась полицейскому офицеру справедливой, и он дал своим людям знак отпустить лошадей и кучера, который, похоже, только и ждал этого; он врезался в расступившуюся перед ним толпу и умчал даму, о которой арестованный проявлял такую заботу.

Сент-Круа, как и обещал, не оказал сопротивления; окруженный толпой, которую любопытство словно притягивало к нему, он шел следом за провожатым; на углу набережной Орлож стражник подогнал им навстречу карету, до поры укрытую на площади; шевалье уселся в нее с тем же высокомерным и презрительным видом, какой он сохранял все время, пока длилась описываемая нами сцена. Полицейский офицер сел рядом с ним, двое полицейских встали на запятки, а двое других, очевидно, во исполнение приказа, полученного от начальника, остались, бросив напоследок кучеру: «В Бастилию!»

А теперь пусть читатели позволят нам сообщить более подробные сведения о действующем лице этой истории, которого мы вывели на сцену.

О

происхождении шевалье Годена де Сент-Круа в точности ничего неизвестно; одни говорили, что он будто бы незаконный сын некоего знатного вельможи, другие, напротив, утверждали, что родители его были бедны, и он, будучи не в силах вынести ничтожности, в какой был рожден, предпочел позолоченное бесчестье, выдавая себя за того, кем не являлся. Достоверно на сей счет известно единственно, что родился он в Монтобане; что же касается его тогдашнего положения в свете, то он был капитаном в полку де Траси.

К тому времени, когда начинается наш рассказ, то есть в конце 1665 года, Сент-Круа выглядел лет на двадцать восемь — тридцать; это был красивый молодой человек с приятным, смышленым лицом, веселый собутыльник и храбрый офицер; он получал удовольствие, доставляя радость другим, и, обладая легким характером, с одинаковым воодушевлением мог принять участие и в каком-нибудь благом предприятии, и в кутеже; весьма влюбчивый, мог свирепо ревновать даже куртизанку, если она ему нравилась, отличался княжеской расточительностью, не имея, правда, никаких доходов, и, наконец, был чрезвычайно чувствителен к оскорблениям, как всякий, кто находится в особом положении и потому постоянно подозревает, что все упорно намекают на его происхождение с намерением уязвить.

А теперь поведаем, вследствие стечения каких обстоятельств он оказался в ситуации, в которой мы его застали.

В 1660 году Сент-Круа, находясь в действующей армии, познакомился с маркизом де Бренвилье, полковником Нормандского полка. Возраст, а они были почти ровесники, общность жизненного поприща и карьеры, схожие достоинства и недостатки вскоре привели к тому, что знакомство переросло в искреннюю дружбу, так что по возвращении из похода маркиз де Бренвилье представил Сент-Круа жене и поселил у себя в доме.

Такая тесная дружба не замедлила принести обычные результаты. Маркизе де Бренвилье в ту пору только-только исполнилось двадцать восемь лет; в 1651 году, то есть девятью годами раньше, она вышла за маркиза де Бренвилье, имевшего тридцать тысяч ливров ренты, принеся в приданое двести тысяч, не считая надежды на часть будущего наследства. Звали ее Мари Мадлен, у нее были два брата и сестра, а ее отец, г-н де Дрё д'Обре, состоял заместителем судьи в парижском Шатле [1] .

В возрасте двадцати восьми лет маркиза де Бренвилье была в расцвете красоты; при невысоком росте она отличалась прекрасной фигурой; у нее было поразительно миловидное округлое лицо, а правильные черты казались тем правильней, что их никогда не искажали никакие внутренние волнения; при взгляде на нее казалось, что это лицо статуи, которая силой волшебства вот-вот обретет жизнь, и очень многим случалось принимать за отсвет безмятежности, присущей чистой душе, то холодное и жестокое безразличие, что является всего лишь маской, скрывающей уязвимость.