Маркиза де Бренвилье
Шрифт:
Сент-Круа и маркиза с первого взгляда понравились друг другу и вскоре стали любовниками. Что же до маркиза, он то ли был привержен распространенной в ту пору философии супружеской жизни, которая считалась необходимым признаком хорошего тона, то ли удовольствия, захватившие его, не оставляли ему досуга обратить внимание на происходящее у него под носом, но в любом случае он не чинил своей ревностью никаких препятствий близости жены и друга и продолжал бешено сорить деньгами, чем уже нанес изрядный урон своему состоянию; вскоре дела его настолько запутались, что маркиза, разлюбившая его и всецело захваченная новой страстью, пожелала еще большей свободы; она потребовала и добилась раздела имущества и раздельного жительства. Покинув супружеский дом, она окончательно утратила чувство меры и всюду публично показывалась с Сент-Круа.
Их отношения, бывшие, впрочем, как бы позволительными, поскольку они подкреплялись примером многих высокородных особ, не произвели никакого впечатления на маркиза де Бренвилье, который продолжал весело разоряться, ничуть не интересуясь тем, что делает его жена. Совсем по-другому воспринимал это г-н де Дрё д'Обре, еще сохранивший щепетильность, присущую дворянству мантии [2] ; возмущенный распутством дочери и опасаясь, как бы своим поведением она не запятнала и его репутацию, он добился именного указа, предписывавшего подвергнуть Сент-Круа аресту в любом месте, где бы предъявитель оного указа ни встретил его. Мы уже видели, как указ был исполнен в тот момент, когда Сент-Круа ехал в карете с маркизой де Бренвилье, которую наши читатели уже узнали в даме, так старательно прятавшей лицо.
2
Дворянство мантии — представители судейского сословия, возведенные в дворянское достоинство. (Примеч. перев.)
Зная характер Сент-Круа, легко представить, как пришлось ему обуздывать себя, чтобы не взорваться гневом, когда его так внезапно арестовали; и хотя, покуда его везли в тюрьму, он не промолвил ни слова, было заметно, что в душе у него собирается чудовищный ураган, который не замедлит разразиться. Тем не менее он сохранял все ту же бесстрастность, что прежде, и не только в тот миг, когда увидел, как перед ним растворяются, а потом следом захлопываются страшные ворота, которые, подобно вратам ада, нередко внушали тем, кто в них вступал, оставить всякую надежду за порогом, но и когда отвечал на положенные по уставу вопросы, задаваемые комендантом. Голос у него остался ровным, и рука не дрогнула, когда ему предложили расписаться в тюремном регистре. Тотчас же тюремщик, уже получивший распоряжения от коменданта, велел Сент-Круа следовать за ним и, проведя его по извилистым холодным и сырым коридорам, куда иногда проникает дневной свет, но никогда — свежий воздух, открыл перед ним дверь камеры; едва войдя в нее, Сент-Круа услышал, как дверь со скрипом затворилась.
Сент-Круа обернулся на скрежет запоров; тюремщик не оставил ему светильниками лишь лунный свет, проникая сквозь зарешеченное окошко, находившееся на высоте футов восьми, а то и десяти, падал на убогую койку, оставляя всю камеру во мраке. Несколько секунд узник стоял, прислушиваясь, и когда шаги тюремщика стали затихать вдали, он, уверившись, что наконец-то остался один, доведенный до той стадии ярости, когда, кажется, сердце вот-вот разорвется, рухнул на койку с рычанием, какое способен издать разве что дикий зверь, а не человек, и принялся клясть людей, которые схватили его, лишили радостей жизни и бросили в каземат, клясть Бога, позволившего им это сделать, и, взывая к любой силе, кем бы она ни была, помочь ему отомстить и выйти на свободу.
В тот же миг, словно слова узника дошли до подземных бездн, в круг синеватого света, падающего из окна, медленно вступил бледный человек с длинными волосами, одетый в черную облегающую куртку, и приблизился к изножью кровати, на которой лежал Сент-Круа. В ту эпоху еще верили в тайны заклятий и магию, а появление незнакомца до такой степени совпадало с призывами узника, что при всей своей храбрости он ни на секунду не усомнился, что враг рода человеческого, который неизменно кружит вокруг людей, услышал его и явился на зов. Сент-Круа привстал с кровати, машинально ища эфес шпаги там, где он был еще два часа назад, и чувствуя, как по мере приближения этого таинственного и фантастического существа у него начинают шевелиться волосы на голове, а весь лоб покрывается каплями холодного пота, которые потихоньку сползают на щеки. Наконец видение остановилось, и они с узником молча вперились друг в друга глазами. Таинственный незнакомец первым прервал молчание и глухим голосом произнес:
— Молодой человек, ты просил у ада средства, чтобы отомстить людям, которые бросили тебя в темницу, и вступить в борьбу с Богом, покинувшим тебя. У меня есть такое средство, и я пришел предложить его тебе. Хватит ли у тебя отваги принять его?
Но сперва скажи, кто ты, — потребовал Сент-Круа.
— Какая тебе нужда знать, кто я, коль я пришел на твой зов и принес тебе то, что ты просил? — отозвался незнакомец.
— Есть, и большая, — заметил Сент-Круа, все еще пребывавший в уверенности, что перед ним сверхъестественное существо. — Когда заключаешь договор такого рода, неплохо знать, с кем договариваешься.
— Ну что ж, раз тебе так хочется, я отвечу, — согласился незнакомец. — Я — итальянец Экзили.
И снова дрожь пробежала по телу Сент-Круа, так как вместо адского видения перед ним оказалось чудовище в человеческом облике. И действительно, эта фамилия была широко известна не только во Франции, но и по всей Италии. Изгнанный из Рима по подозрению в многочисленных отравлениях, хотя доказательств его вины представлено не было, Экзили переехал в Париж, где вскоре, как и у себя на родине, привлек внимание властей, но и в Париже тоже не смогли изобличить этого последователя Рене и Тофаны [3] . Однако несмотря на отсутствие доказательств, убежденность в его вине была настолько велика, что без всяких колебаний было приказано взять его под стражу. Был выдан именной указ, Экзили арестовали и препроводили в Бастилию. Он там находился уже шестой месяц, когда такая же судьба постигла Сент-Круа. Поскольку в ту пору тюрьма была переполнена, комендант поместил нового узника в камеру, где уже находился Экзили, не подумав, что соединяет двух демонов. Об остальном читатель может догадаться сам. Тюремщик привел Сент-Круа в темную камеру, не оставив ему светильника, так что тот не обнаружил, что в ней есть кто-то еще; дав выход отчаянию, проклиная все и вся, Сент-Круа обнаружил перед Экзили свою злобу, и итальянец воспользовался возможностью обрести преданного и могущественного ученика, который, выйдя на волю, откроет двери тюрьмы и для него, а уж если ему суждено вечно оставаться в заключении, то хотя бы отомстит.
3
Рене — флорентиец, врач французской королевы Екатерины Медичи, который готовил для нее яды. Тофана — знаменитая итальянская отравительница.
Отвращение Сент-Круа к соседу по камере было недолгим, и многознающий учитель получил достойного ученика. Сент-Круа с его прихотливым характером, равно склонным и к добру и к злу, характером, представляющим соединение достоинств и недостатков, смешение пороков и добродетелей, попал к итальянцу в тот решающий период жизни, когда одни свойства натуры должны возобладать над другими. Если бы в том состоянии, в каком он пребывал, ему повстречался ангел, он, возможно, обратился бы к Богу; но ему попался демон, и демон увлек его к сатане.
Экзили не был заурядным отравителем — по части ядов он был художником, подобно Медичи и Борджа. Убийство он рассматривал как искусство и установил для него точные, определенные правила; случалось, он совершал отравление не ради корысти, а следуя неодолимой страсти к экспериментаторству. Господь сохранил в своей божественной власти возможность творить, а человека наделил способностью разрушать, и в результате человек, разрушая, счел себя равным Богу. Это-то и питало гордыню Экзили, бледного, угрюмого алхимика небытия, который, предоставив другим искать тайну жизни, нашел тайну смерти.
Сент-Круа некоторое время испытывал колебания, но в конце концов сдался, слушая насмешки соседа по камере, который упрекал французов за то, что они прямодушны даже в преступлениях: французы почти всегда вершат месть открыто, не таясь, и гибнут вслед за своим врагом, хотя могли бы пережить его и торжествовать после его смерти. Подобному убийству с оглаской, которое зачастую навлекает на убийцу смерть куда более страшную, чем та, какой умер его враг, Экзили противопоставил флорентийское коварство, с улыбкой подающее смертоносный яд. Он перечислил Сент-Круа порошки и жидкости, одни из которых действуют тайно и медленно изнуряют жертву, так что она умирает после долгих страданий, а другие столь сильны и мгновенны, что убивают подобно молнии, не оставляя принявшему их времени даже вскрикнуть… Мало-помалу Сент-Круа приобрел интерес к этому чудовищному искусству, отдающему жизнь множества людей в руки одного. Он начал с того, что перенял опыт Экзили, но затем стал достаточно искусен, чтобы действовать самостоятельно, так что через год, выйдя из тюрьмы, ученик почти сравнялся с учителем.