Марко Висконти
Шрифт:
Они еще долго медлили и оглядывали соседние вершины, ожидая, не покажется ли где-нибудь пастух, вышедший на поиски заблудившейся овцы или козочки, которого они могли бы жестами известить о своей беде и просить о помощи, но сколько они ни смотрели и направо и налево, нигде не было видно ни одной живой души. Кричать же в этой пустыне, среди гор, под оглушительный грохот бури, было совершенно бесполезно.
После долгих размышлений и колебаний Лупо наконец сказал товарищам:
— Надо решаться, пока еще светло. Я попытаюсь влезть вон туда, — он показал пальцем на одну из вершин, вздымавшихся справа, — а там найду какой-нибудь способ спуститься в Варенну и приеду за вами на лодке.
Сокольничий ни за что не хотел согласиться, чтобы он
— Оставайся с нами, — говорил он, — отдадимся все на волю провидения.
Отторино также пытался отговорить его от этого предприятия, казавшегося безрассудным, а то и просто безумным, но Лупо твердил свое:
— Мальчишкой я тут охотился, и от Кодано до Леньоне нет такой пропасти, которой бы я не знал. Так не удерживайте меня: надеюсь, с божьей помощью мне удастся добраться до Варенны.
Он снял башмаки, сбросил с плеч плащ и, оставшись в короткой и легкой кожаной куртке, немедля отправился в путь.
Лупо без особых трудностей добрался до подножия горы, задержался немного на последнем утесе, прижавшемся к горе, посмотрел на вершину, на которую ему предстояло взобраться, ощупал руками камни и покачал головой, словно сомневаясь, удастся ли ему на них удержаться; затем, перекрестившись, он медленно и осторожно полез вверх, перебираясь с камня на камень, с уступа на уступ, с утеса на утес. Если ему попадался терновник, ветка маленького дубка или жидкая поросль альпийской травы, он хватался за них, подтягивался и так поднимался все выше и выше. Любая трещина, любая неровность или расселина помогали ему; он работал локтями, ногами, пускал в ход пальцы и ногти, иногда полз на коленях, иногда извивался по камням словно змея, и поднимался все выше и выше.
Оставшиеся на скале следили за ним, трепеща при каждом его неверном движении, при каждом опасном шаге. В блеске молний они видели, как он достиг половины пути, как выбрался затем на край ужасного утеса, сотрясаемого громом, и повис над волнами, ревевшими у подножия горы; и временами им казалось, что ему предстоит лезть на новую гору, еще более крутую и неприступную, чем первая.
К счастью, Лупо удалось найти небольшое углубление, в котором он смог устроиться поудобнее и перевести дух. Посмотрев вниз, чтобы измерить пройденный путь, он тут же отвел взгляд, испуганный огромной высотой. Немного погодя он вновь перекрестился и полез дальше. Чем выше он взбирался, приближаясь к последней вершине, тем более крохотным представлялся снизу — иногда он совсем сливался со скалой, по которой карабкался, и казался то кустом, раскачивающимся на ветру, то ястребом, кружащим по ущельям в поисках добычи.
Однажды они совсем было потеряли его из виду и пришли в ужас, когда увидели, что какой-то предмет стремительно катится вниз, но тут же разглядели, что это камень, который высоко подпрыгнул и, разлетевшись на множество кусков, свалился в озеро. Смельчак показался вновь, на сей раз как неясное темное пятно; затем он окончательно исчез.
Отторино спросил у гребцов, выдержит ли какое-нибудь судно такое волнение на озере.
— В такую бурю, — отвечал спрошенный, — можно считать храбрецом всякого, кто осмелится хоть на три пяди отойти от берега, но под вечер ветер, должно быть, утихнет, и к тому времени, когда Лупо сможет быть в Варенне, волна станет поменьше.
Молодой рыцарь ничего больше не сказал и сел на скалу рядом с Биче.
Все умолкли, и сквозь грохот волн и рев ветра был слышен только тихий размеренный голос бедного Микеле, читавшего молитвы над телом сына.
Отторино взял за руку Биче, которая была так испуганна и растерянна, что не отняла ее; наоборот, ей было даже приятно чувствовать, что рядом есть человек, который может ее защитить, так как вид отца, сидевшего неподалеку с опущенной головой и стучавшего зубами от холода и страха, не мог вселить в нее особой бодрости. На какой-то миг девичьи волосы, развеваемые ветром, коснулись лица юноши, и, несмотря на их бедственное положение на этом
Примерно через час, показавшийся бесконечным всем, кроме, пожалуй, Отторино и Микеле, не замечавших бега времени и всей душой предававшихся, увы, столь разным чувствам, у мыса Варенны показался огонек. Раздался общий крик радости, и в ответ донеслись далекие крики, приглушенные ветром. Потерпевшие крушение продолжали кричать, и по их голосам лодка, шедшая им на помощь, находила свой путь среди бушующих волн. Спустя немного времени через торжественно-неумолимый рев стихии пробился какой-то новый, размеренный звук; то нарастая, то стихая, он становился все слышнее. Последовала новая перекличка, и наконец суденышко оказалось около утеса. Оба графских лодочника бросились навстречу лодке, чтобы не дать ей разбиться о скалу, и с их помощью Лупо, который тоже приплыл в этой лодке, сумел перебросить с носа на берег широкую доску, послужившую мостом, связавшим утес с суденышком.
Первым, кто поспешил спуститься в лодку, едва убедившись, что она выглядит достаточно устойчивой, был граф Ольдрадо. Он спрыгнул в суденышко, обернулся к дочери и был очень обрадован, когда увидел, что Отторино, взяв ее за руку, помогает ей перейти шаткий мостик. Один за другим в лодку перешли все остальные; лодочник спустился последним. Он положил труп сына на дно, поближе к корме, а сам устроился рядом. Спустя немного времени Лупо заметил, что Микеле весь промок и закоченел в своей легкой куртке. Он снял с себя плащ и прикрыл им старика. Микеле и не поблагодарил Лупо за плащ и не отказался от него; долгое время он, казалось, вообще его не замечал. Но потом, шевельнув рукой, он ощутил какую-то помеху, опустился на колени, снял с себя плащ, и, накинув его на тело сына, любовно расправил складки и подоткнул края.
Когда лодка обогнула мыс, спасенные увидели, что мол в Варенне весь озарен огнями, и вскоре до них долетели крики толпы, заполнившей набережную. Лодка приблизилась к берегу. Следуя советам, которые подавали с берега самые опытные кормчие, гребцы своевременно повернули лодку, вошли в гавань и оказались в безопасности. Жители местечка засуетились вокруг спасенных: кто подтягивал лодку повыше, кто светил прибывшим и помогал им выходить на берег, и каждый старался превзойти другого в услужливости. Но при всем добродушии жители Варенны были не прочь подшутить и посмеяться над попавшими впросак гребцами из Лимонты. Те сначала молчали, а потом стали огрызаться, и, слово за слово, разгорелся такой спор, что дело чуть было не дошло до драки, но тут в толпе прошел слух, что графский лодочник привез в лодке тело утонувшего сына, и все крики и оскорбления мгновенно утихли, сменившись всеобщим ропотом сострадания. Бедному отцу предлагали кров, любую помощь и услуги, однако он от всего отказался и пожелал провести ночь возле покойника, которого утром собирался отвезти в Лимонту.
На рассвете он отыскал плотника и попросил сделать крест, чтобы установить его на месте крушения. Вынув из кармана жалкие монетки, он стал по одной перекладывать их в свою мозолистую ладонь, чтобы отсчитать нужную сумму и расплатиться с мастером.
— Эти деньги он заработал сам, — повторял Микеле, — а эти он принес мне позавчера, когда вернулся из Лекко. Кто бы мог подумать, что они пойдут ему на крест!
Как только ветер утих, в Варенну прибыли остальные лодки с жителями Лимонты. Среди них была и лодка другая Микеле, которую он накануне одолжил кому-то из своих земляков. Утром несколько сострадательных людей положили в нее тело утонувшего. Когда бедный отец вышел на берег и увидел свою лодку с лежащим в ней грузом, он почувствовал, что слезы навертываются ему на глаза; но, сделав над собой усилие, он сел в лодку, взял в руки одно весло, уперся им в песок, оттолкнулся, достал второе весло и стал грести, медленно удаляясь от берега, к которому постепенно поворачивался спиной.