Марко Висконти
Шрифт:
— Моя мать?
— Да, ваша мать. И как только вы поправитесь так, что сможете вынести переезд, мы вместе с ней вернемся домой.
— О, пожалуйста, не обманывай меня! Вспомни, сколько раз ты говорила мне, что она, наверное, скоро приедет! А что было потом?..
— Но теперь-то она правда здесь, и вы ее увидите, когда захотите.
— Нет, нет, твоя жалость слишком жестока! Нет, я знаю, что больше ее не увижу. Я столько раз молила бога ниспослать мне эту милость. Я пролила столько слез, я так верила в это! И все же богу не было угодно меня услышать!
— О, дочь моя! — вскричала в этот миг Эрмелинда срывающимся от волнения голосом.
Врач удерживал
Биче склонила голову на плечо матери, и они долго молчали, прижавшись друг к другу. Эрмелинда первой освободилась от этих нежных и горестных объятий. Положив руку на голову дочери, она сказала:
— А теперь отдохни. Видишь, я с тобой, и мы больше никогда не расстанемся. Теперь мы всегда будем вместе. Да, да, моя дорогая, моя бедная Биче. Все несчастья позади, не думай больше о них, думай только о своей матери, которая навсегда с тобой, которая никогда с тобой не расстанется.
Биче послушалась и на минуту опустила голову на подушки, но затем вновь приподнялась на кровати и, невзирая на слабые протесты и упреки матери, опять обняла ее. Заливаясь горючими слезами, она беспрестанно повторяла:
— О матушка! Милая матушка!
— Ты знаешь, отец тоже здесь, — сказала Эрмелинда, едва она немного успокоилась и смогла опять заговорить.
— Отчего же он не пришел? — воскликнула девушка, обрадовавшись еще больше.
Позвали графа, и он вошел в комнату с взволнованным и испуганным видом. Но когда он увидел, как исхудавшая, изможденная дочь высвободилась из объятий матери и с любовью протянула к нему руку, обычная робость сменилась в его душе жалостью, и он не испытывал уже других чувств, кроме любви к дочери. Он бросился к Биче, прижал ее к своей груди и растроганно спросил:
— Ты больна, доченька?
— О нет, теперь, когда рядом со мной мои дорогие родители, я чувствую себя гораздо лучше… Но что с Отторино?
Граф поджал губы, словно выпил горькую микстуру, и, не удержавшись, сказал:
— О, ради бога! О ком ты говоришь! И здесь!
— Но разве он не муж мне? — отвечала девушка негодующим голосом. Потом она доверчиво повернулась к матери и спросила: — Ведь он жив, правда? Могу ли я его увидеть?
— О да, господь, наверное, сохранит его нам, — ответила Эрмелинда. — Жена управляющего сказала мне, что он, должно быть, сейчас в Бинаско, и Марко сам отправился туда, чтобы найти его и привезти сюда.
— Марко! — воскликнули разом отец и дочь, охваченные одинаковым удивлением и страхом, хотя и по разным причинам.
— Да, Марко Висконти, — повторила женщина и тут же рассказала им, о чем говорила с ним прошлой ночью. Она объяснила, что Висконти не имел никакого отношения к этому преступлению, сказала, что он глубоко страдает из-за своей косвенной причастности к нему и готов отдать жизнь, если это будет нужно, чтобы как-то искупить невольно принесенное им несчастье; она коротко упомянула о его вернувшемся расположении к Отторино и не побоялась даже сказать о его любви к Биче, так как знала, что эта любовь, очищенная раскаянием и муками совести, превратилась теперь в почтительное поклонение. При этом она не искала оправданий для Марко, а так горячо его восхваляла, что в душе ее дочери и мужа не осталось и следа от прежних обид.
Биче спросила:
— Вы сказали, что он поехал на поиски Отторино, не правда ли?.. Как вы думаете, успеет он приехать, чтобы повидаться со мной?
— Ах, дочь моя, не говори так! — воскликнула Эрмелинда с мягким упреком.
Биче взяла руку матери и покрыла ее поцелуями. Ни та, ни другая не посмели произнести слова надежды, потому что надежды не было в их душе.
В течение всего дня болезнь все больше овладевала девушкой, которая была слишком слаба, слишком измучена и не могла оказать ей сопротивления.
Подчиняясь распоряжениям врача и настойчивым уговорам Эрмелинды, Биче все время молчала, спокойно лежала на подушках и довольствовалась тем, что неотрывно смотрела на сидевшую у нее в ногах мать, поворачивая за ней голову, если той почему-либо приходилось подвинуться на другое место.
В ногах кровати, рядом с Эрмелиндой, сидела любимая служанка Биче — Лауретта, которая, как ни уговаривали ее все присутствовавшие и особенно Биче, не захотела оставить комнату больной и пойти немного отдохнуть, хотя она очень нуждалась в отдыхе после мучительных бдений прошлых ночей. Она вполголоса рассказывала матери историю бед, которые они вместе с молодой госпожой перенесли после приезда в Розате. Она рассказала о том, как негодяи хитростью и обманом пытались заставить Биче отказаться от обета верности, данного ей своему супругу, как ее обманывали, чтобы заставить забыть его и склонить ее мысли к тому человеку, которого обе они считали виновником своих несчастий. Она не забыла упомянуть и о доброте жены управляющего, которая, несмотря на то что муж все время подозревал ее и следил за ней, никогда не переставала предупреждать их об опасности, давать им советы и по мере сил утешать их. Глубоко взволнованная этим рассказом, Эрмелинда время от времени бросала полный сострадания взгляд на свою бедную дочь, перенесшую столько мук, а Биче, которая прекрасно понимала, о чем они так долго разговаривают, отвечала ей улыбкой, полной любви.
Однако эта тишина и спокойствие иногда нарушались шумом, доносившимся из замка. Биче сразу же начинала прислушиваться, слабый румянец появлялся на ее лице, и она спрашивала у матери:
— Он приехал?
Эрмелинда поспешно выходила из комнаты и, возвращаясь, всякий раз отрицательно качала головой, хотя и добавляла при этом слова надежды и утешения.
К вечеру больная, которой становилось все хуже и хуже, снова захотела увидеться с родными.
— Послушай, дочь моя, — сказал ей отец. — Отторино еще не приехал, но мы ждем его сегодня вечером.
Биче взволнованно воскликнула:
— Отторино! Мой муж! Мой дорогой муж! Если бы я смогла увидеть его прежде, чем умру!
Эрмелинда и граф с трудом сдерживали рыдания и не могли вымолвить ни слова. Несколько секунд все молчали. Тем временем Лауретта принесла больной подкрепляющее питье, а сама села в кресло около кровати, но, сломленная усталостью и волнениями, вскоре опустила голову на одеяло и уснула. Как только Биче это заметила, она, не снимая руки с ее плеча, сделала знак присутствующим, чтобы они замолчали и не шумели. Она сама, продолжая говорить с исповедником, понизила и без того уже слабый голос, и благочестивый монах, растроганный этой благородной заботливостью, поступил точно так же. Вначале Биче ежеминутно просила поправить одеяла и подушки: ей хотелось то привстать, то перевернуться на другой бок, как это часто бывает с больными, которые от страданий не находят себе места; но теперь она старалась лежать неподвижно и сдерживала дыхание, боясь разбудить свою дорогую Лауретту, и только смотрела на нее любящим и ласковым взглядом. Когда Лауретта проснулась, начало уже светать и свет лампы, стоявшей рядом с кроватью, побледнел в лучах зари, падавших из окна напротив.