Мародер. Каратель
Шрифт:
— Такие войска, не то что ты, увалень.
— Лишь бы не зацепило, пока Автайкиных прессовать будем.
— Сплюнь… Ну чё, по последней?
— По крайней. Ну, будь…
— Ф-фу… Ох, хорошо пошла… Ладно, я тоже пошел. Так, давай часы сверим. Тринадцать пятьдесят одна.
— Тоже.
— Ну, всё. Восемнадцать — тридцатая школа, слева, за пожарным выходом. Хозяйка! — гаркнул Жирик в сторону дверей уже своим обычным веселым басом: — Спасибо, накормила! Как у мамы!
К шестнадцати Ахмет спустился в подвал, забрать Витьку наверх. Баню расположили точно по центру, оставив два прохода по бокам; так не грелись боковые стены подвала, выдавая в ИК чёткое пятно, зато грелась часть пола в спальнях и кухне. Затхлость подвального воздуха
— Шабаш, парни. Закуривай. Вводная.
— Я на Доме, как всегда, — заранее дуясь, протянул Серб.
— Да, Серёг, — отрезал Ахмет. — Вторая новость тебе понравится ещё меньше. Дней восемь рассчетное. Причём. Если, с завтрашнего рассвета, хоть одна рожа покажется — никаких нежностей, сади без экономии, хоть на полкоробки. Тащишь наверх ящик, снаряжалку, все рожки собираешь, клемму с аккумулятора не снимать вообще — пока не приду. РГОхи собрать все.
— Чё-то серьезное ожидается?
— Нет. Но, сам знаешь, всё возможно. Мы с Жириком идем прессовать Автайкинских. Это сегодня; через два часа мы с тобой, Вить, выходим. У Мирохи люди при деле, у Нигмата тоже пошли груз встречать, так что им не особо до наших междусобойчиков, но лучше подстраховаться. Они оба будут в курсе — ихние сунуться не должны. Жириновские тоже все будут заняты, тем более, они в курсе, что мой Дом будет на тревоге, и никто ихний не припрется по-любому. В общем, Серёг, хуячь на каждый шорох, и патрона не жалей, если кто лезет — чужой однозначно.
— Понял. Если подлётное прошло?
— Ещё сутки не дергаться. Пройдут — Жириков Немец зайдет, он на инструкции. И он — старший. Время поиска — максимум сутки, затем — мухой обратно, и сидеть до выяснения. Если ещё сутки нас не будет — снова заходит Немец, переезжаете к Жирику и живете там. Немец старший. Но мы вернёмся. …Не все только… — злобно прошипело сердце. — Оставь. Не бери… — …Да отъебись ты!… — мысленно рявкнул Ахмет. — …Как это «не бери»?! На Дом и на себя только по доле, а Жирик и на себя, и на Дом, и на молодого, и на этого, которого от Автайкина выдернем?! Щщассс!!! «Не бери», ишь ты…
— Ахмет, мне собираться идти?
— Не надо. Я тебя собрал уже, сидора наши готовые стоят. Стволы ещё вторые понесём, и цинк. Пойдем с чистыми, а из вторых Жириковых при штурме обеспечим, они потом почистят и принесут, мы возвращаться не будем. Гасим Автайкина, берем там человека — и ходу.
— Куда идете хоть? — не вытерпел Серб.
— Арсенал РВСН. За Барабашом. Ну, всё, — поднялся хозяин. — Вить, переодевайся, и отдыхать. Посрать, помыться, белье свежее. Жрать не вздумай. Валенки подшитые бери, там по бетону скакать придётся. А я пойду вздремну часик, чё-то после караула в сон клонит.
В восемнадцать ровно от тридцатой школы разбежалось с десяток смутно различимых в сумерках фигур. Две резво ломанулись в сторону ДОКа, это были черти, нанятые отогнать малявы Нигмату и Мирохе. Мол, не волнуйтесь, дорогие соседи, и от своих глобальных дел не отрывайтесь; это мы так, свои маленькие проблемки решаем. Остальные быстро растворились среди мертвых зданий, словно провалившись сквозь заметаемые поземкой сугробы, и вынырнули из тьмы только на заботливо подготовленных огневых, полукольцом охвативших здание напротив начисто выгоревшей пожарки.
Сигналом к атаке должен был стать окурок, выброшенный из окна на втором этаже, сигнализирующий, что Автайкинские обсели поляну в полном составе, а нужный человек в безопасности. План атаки был прост и основывался на выдающейся безалаберности противника, полагавшего, что лучшая оборона — это наступление, и периодически наезжавшего на всех в своем районе. Надо сказать, что такая стратегия позволила им протянуть довольно продолжительное время, и протянуть неплохо — окружение даже не думало о том, чтобы тронуть эту странную компанию, почитая за счастье отсутствие внимания с её стороны. Расположенная вплотную к ГАИ заправка заложила основы их благосостояния, достаточный арсенал, взятый в колонии, позволял не особо грузиться вопросами безопасности, так что жулики жили куда веселее, чем раньше, а их семейники [149] –красначи [150] от жуликов никогда сильно не отличались. По идее, такая толпа давно уже должна была саннигилировать, но там собрались настоящие волки, знающие человека насквозь — зона сообщает такое знание человеческой натуры, какое даже не приснится никакому ученому психологу, потому всё и балансировало в более-менее стабильном виде. Держалось всё на Автайкине — щуплом человечке с невыразительным лицом люмпена от пивного ларька, с той лишь разницей, что от некоторых выражений, которые иногда принимало это лицо, жидко срали в штаны взрослые, знающие себе цену мужчины, и безропотно пересаживались к петухам гордые сыны Кавказа.
149
«Семейник» — лицо, наделенное статусом члена «семейки», т. е. неформального объединения лиц, отбывающих наказание в МЛС и находящихся в СИЗО. «С.» есть стихийно создающийся осужденными и подследственными социальный институт, выступающий прежде всего в качестве инструмента снижения рисков и ведения примитивной хозяйственной деятельности.
150
«Краснач» — военнослужащий, проходящий службу во Внутренних войсках МВД.
Стол компании был даже пожирнее, чем у того же Ахмета с Кирюхой, и бухали там не в пример чаще, едва ли не каждый день. Бухали и сегодня, в последние минуты своей жизни. Читателю, не знакомому с контингентом, не стоит представлять себе паясничающего Промокашку и веско роняющего колоритные афоризмы Джигарханяна. За столом непринужденно сидели семеро вполне обычных мужиков, чьи движения были скупы и корректны, а негромкий разговор нимало не напоминал гвалт, подобающий «бандитскому шалману» или «малине», разве что в комплект столового прибора почти перед каждой персоной входил нож, на столовый смахивающий весьма отдаленно.
Один из сидевших за столом, докурив, приподнялся, подтянул к себе пепельницу. Брезгливо скривился: полнехонька, перехватил поудобней, вышел из-за стола. Неспешно обошел сидящих, остановившись у железного оконного намордника. Морщась, дотянул окурок, отодвинул заслонку и вытряс набитую пепельницу наружу, даже постучал — видимо, на дне присох бычок. Мощным щелчком отправил во тьму окурок, пошел назад. На полдороге замедлился, сбился с шага. Пристроил пепельницу на углу стола, улыбнулся, будто пришло на ум что-то смешное, и свернул к двери, бросив через плечо:
— Сань!
— Чего, Панёва?
— Чаёк побереги… [151]
Несколько человек улыбнулись — видимо, Саня подъёбку заслужил. На другом конце стола никак не отреагировали, продолжая тихую беседу. Хлопнула дверь, завершая отсчет последних мгновений перед локальным армагеддоном. Беду почуял лишь один из присутствующих, что достаточно удивительно — собравшиеся за этим столом до сих пор были живы во многом благодаря отточенному чутью, которое принято именовать «звериным».
151
Согласно «понятиям», в камере СИЗО, отправляясь справлять нужду, необходимо предупредить сокамерников о предстоящем акте, дабы никто не «зашкворился», принимая еду и питье в то время, когда кто-то ссыт, либо срёт. Строгость следования подобным «заположнякам» обратно пропорциональна тюремному стажу, и в данном эпизоде Паневин изящно намекает Сане, что тот где-то перебарщивает в стремлении стать святее Римского Папы, уподобляясь малолетке. Стоит также отметить, что данная подъёбка полностью корректна, и поводом к конфликту служить не может.