Мародер. Каратель
Шрифт:
— А?! Гляньте только! — торжествующе вскрикивала баба, сдергивая очередную тряпку. — А? Какова, а? Полсотни! Сто с полтиной, вот так точней будет!
— Не, старая, ты точно охуела уже. Чё не три-то? Может, тебе цинк целый принести? Целка… Щас посмотрим, что за целка, раз уж смотреть товар, так смотреть… А ну, ложись на шкафчик! — рявкнул Ахмет на дрожащую девку. — Дура! Вон, постели чё-нибудь!
Девка кое-как забралась на боковую стенку перевернутого железного шкафчика и вытянулась, пытаясь прикрыть коленом промежность, а руками грудь.
— Ха, ты чё, покойница? Легла, понимаешь, ручки сложила! А ну, расщеперь ляжки-то, скромняга…
Ахмет, как заправский гинеколог,
— Ты не ойкай, ишь ты, ойкает она… Это ещё так, баловство. Как Кирюха, вон, заправит, полон рот желудка навыдавливает, глотать заебешься. Да, Кирюх? — подмигнул соседу Ахмет, разворачиваясь к продавщице. Пока оборачивался, лицо его резко изменилось, превратившись из добродушно-насмешливого в дышащую угрозой маску.
— Целка, да? Ты чё, с-с-сука? Ты кого наебать-то решила? — тихо, даже ласково прошипел Ахмет, буравя бабу странно почерневшими глазами. — Попасть хочешь, да? За наебалово?
У бабы побелела морда и забегали глаза — попытка прямого обмана покупателя могла дорого ей обойтись. Недолго думая, она с визгом вцепилась товару в волосы, вереща что-то на тему «блядь, да когда нагуляла, да сколько жрачки одной извели на тебя», и ещё много чего такого, что в таких случаях положено орать. Жирик с Ахметом дружно заржали, пока товару не начала угрожать потеря внешнего вида.
— Э, мать, да всё, всё, отмазалась! Верим, верим, только отстань от девки, слышь! — задыхаясь от смеха, попытался урезонить бабу Жирик.
— То есть, всё, мальчики, забираете? Ну и хорошо, как договаривались, да? Сотенку — и разбежались? — мигом сориентировалась баба, поняв, что за попытку наебалова никто её подтягивать не собирается.
Мужики опять сложились пополам, кашляя и сморкаясь:
— Не, во сука, а! Ты понял, нет?!
— Бля, едва с пики соскочила — и смотри-ка, опять буровит — «как договаривались»! Да, может, она у тебя уже с начинкой чьей-то ходит! «Целка»!
— Да, на тёрки брать такую надо, всех разведёт!
— Мальчики, чево ржете-та? Давайте рассчитываться, а то ржать-то долго можно… — неосторожно вклинилась баба, решив ковать, пока горячо.
— Сотенку, говоришь… — снова наставил на бабу свою отработанную маску Ахмет. — Слышь, Кирюх. Ты здесь толкуешь, [141] как на твоем базаре наебалово отбивают? [142]
— Да базару первый день, нет ещё заположняка. Ахмет, а как на торжках было?
141
Толковать — определять соответствие разрешения какой-либо конфликтной ситуации, не имеющей жестко прописанного в традиции выхода, духу принятых в данном обществе неписанных норм.
142
«Отбивать» (тюремн. жарг.) — взыскивать компенсацию за «отпоротый косяк», т.е. допущенное нарушение общепринятого порядка.
— Ну, когда как. Обычно тот, кого кинуть пытался кто, сам назначает. Обчество только смотрит, чтоб без махновщины, [143] или сами договорятся, или весового, бывает, подтянут — он и предложит. Если фуфлыжник [144] не залупается, то легко может съехать — по половинке разойдутся, [145]
143
«Махновщина» (тюремн. жарг.) — беспредел; попытка назначить наказание ни за что, либо несоразмерное проступку.
144
«Фуфлыжник» (тюремн. жарг.) — человек, уличенный в попытке обмана; второе значение — несостоятельный должник.
145
«По половинке разойдутся» — в качестве компенсации продавец отдаст товар за половину справедливой цены.
— Короче, так. В честь, это, первого дня работы моего базара я тебе… — запнулся Кирюха, подыскивая выражение,
— Назначу половину штрафа — закончил Ахмет.
— Не. Пусть возьмёт, как договорились. Чё ты там говорила, мужик болеет? Пусть возьмет свою сотку. Рассчитайся, Ахмет.
Баба причитала, накликая Кирюхе долгих лет, здоровья и всякого прочего, одновременно увязывая в платок выщелканную полусотню семёрок, не забывая качать пули в гильзах и проверять лак на капсюлях.
— Так, за десять семёры четырнадцать пятёрки нынче дают, значит… Ага, значит, тебе рожок ровно ещё остался. Пошли, получишь.
Баба обернулась на успевшую одеться девку, затормозила ненадолго, нервно жуя губы. Подбежала, снова замерла, словно не зная, что сказать. Потом, решившись, неловко притянула её к себе, клюнула в щеку:
— Ну, вот как оно… Счастливо тебе, Машка, не поминай лихом, что мамке твоей обещала, сделала. Помни добро-то, поняла? Это последнее дело, кто добро не помнит. Ну, всё… — дернулась было за ждущим в дверях Ахметом, снова вернулась: — А ну, курточку, курточку-то скинь, тебе уж… — и, словно обращаясь ко всем присутствующим, громко бормотнула: — Курточка вам чё, а младшенькому ещё сгодится, сгодится…
— Так ведь Гришка ж… летом ещё… — тихо, словно про себя, недоуменно спросила девчонка.
— А это ничё, ничё… кому какое дело… — бормотала баба, сворачивая девчонкину кожаную куртку; надо отметить — довольно сносную.
— Ну ты, крестная мать уральской работорговли, идешь, нет? — окрикнул бабу Ахмет. — Пошли давай, пока добрый папа не передумал!
Рассчитав бабу, Ахмет протолокся на базаре до последнего торговца, засунул нос в выручку — «шестьдесят пять!» — радостно доложил Немец, торжественно неся коробку наверх, затем выкурил трубочку с заступившим в караул ментом Аркашкой, да и побрел восвояси, продолжать попытки хоть немного приручить найденного на торжке кавказа.
Через день кавказ вышел-таки из подвала и принялся лакать воду из миски, косясь на мирно курившего рядом Ахмета. Вечером пожрал ошпаренных крыс, ещё через день давал себя трогать и впервые прилег, привалясь боком к Ахметову валенку. Сразу понял, куда нельзя соваться, когда хозяин показал ему минные рубежи. А потом навалило снега, как в детстве — едва не под колено. Встав рано утром, Ахмет взял лопату и пошел чистить дорожки во дворе, проковыряв первым делом дырку в необустроенный подвал, избранный псом под резиденцию. Пес вылез, обоссал сугроб и, вместо того, чтоб отправиться по своим собачьим делам, составил ему компанию. Раскидывая снег, хозяин постоянно о чем-то говорил с псом, сам себе отвечал и иногда смеялся: