Мародёр
Шрифт:
Я потянулся, хрустнув спиной, привлек на мгновение внимание призрака, тот пристально взглянул на меня и отвернулся к яйцу.
Суть молчала. Любая. Ни благословений, ни подарков, ни награды. Ничего. Я ничего особенного и не ждал, но можно же было как-то отметить, что я такую тварь завалил. Но Суть молчала.
Я закрыл глаза. Сейчас отдохну немного и пойду в Дол. Хотя нет, я сперва помародерствую, раз уж суть не дала ничего, то паук-то наверняка чем-то поделится. Да и в саркофаг не плохо было бы попытаться заглянуть, я слышал там крышка треснула. Может паук приоткрыл ее немного. Я на это сильно надеялся. Оправдаются
— Твоя есть убить, вместилищ наш Бог! За это твоя мучительно умирать!
Мерзкий скрипучий голос, заставил меня вздрогнуть, открыть глаза и взглянуть на саркофаг.
Глава 22
— Твоя есть убить вместилищ для наш Бог. За это твоя мучительно умирать!
Странный, скрипучий, вызывающий отвращение голос заставил меня открыть глаза. Взглянуть на саркофаг, криво поморщится и счастливо улыбнуться.
Морщился я от того, что ничего хорошего то, что происходило на сломанной крышке саркофага, мне не обещало. Сморщенный коричневокожий коротышка в коричневом же плаще до пят, взгромоздился на раздавленную пауком плиту. По бокам от него нервно приплясывая на камне и кидая в мою сторону не хорошие взгляды расположились две обезьяноподобные зверушки. Их кулаки могли стать весьма весомым аргументом в любой драке и судя по всему часто становились. Но у обезьян, кроме кулаков, никаких достоинств больше не наблюдалось. У сморщенного же старика был посох. Длинный кривой, странно закрученный на верхнем конце, украшенный колокольчиком и чьим-то пушистым хвостиком, он не производил впечатление боевого оружия, вроде дубинки, а на орудие магическое ещё как походил. И вот он, а также кулаки обезьян и злобно выпяченная нижняя губа коротышки заставляли думать, что уже полученные синяки и ссадины не последние. И слова коротышки это подтверждали.
— Твоя хотеть вредить бога! Вредить бога нельзя! Все, кто делать вреда бога — дураки! Все, делать вреда бога — умирать! Ты делать вреда. Ты дурак. Дурак умирать. Умирать долго. Моя делать дурак очень больно. Моя радоваться! Бога радоваться. Все довольный.
Я не слушал, что он несёт, какими способами хочет меня убить, какие кары и проклятья насылает, я улыбался. Мило так, открыто. До боли в порванных губах. Я улыбался тому, что передо мной не пауки. А это уже само по себе приятно. Передо мной люди, а значит никто не станет плеваться паутиной, никто не забрызгает ядовитой слюной, не обольет застывающий в камень кровью.
Продолжая глупо улыбаться, я нахмурил брови. От коротышки это не ускользнуло, он повысил голос почти до писка и углубился в подробности того, какими способами он может меня убить. Я вновь не слушал. Я осматривал себя.
У мелких пауков кровь и слюна каменеют на воздухе. Огромная тварь, облила меня кровью полностью, но одежда не закаменела. Почему? Я понимал, что задаю себе этот вопрос, не совсем вовремя. Злобный коротышка продолжал вещать о моей скорой, страшной, мучительной и очень болезненной смерти. Но его мне слушать не хотелось. Я его вижу, если он что-то начнет делать, успею среагировать. Или не успею, тело все изранено, отравлено, избито и устало. В общем все равно, надо отвлечься, чтоб коротышку не слушать.
Так почему? Почему одежда моя и кожа не превратились в камень? Может быть потому, что это паук
Даже интересно, этот сморщенный, сам ее обрюхатил, или нанимал кого? Или в их племени, к подобной чести, с рождения готовят. Ох! Если у сморщенного есть племя, наша встреча может вылиться в весьма серьезные неприятности. Для обеих сторон. Я хоть и был едва живой, но позволять себя убить просто так не собирался. Ни в тот момент, ни позже если сморщенное племя решит отомстить за смерть шамана или мага, или кто он им там, демон его разберет. А в том, что мне придется его убить я уже не сомневался. Не хочется конечно, но придется, иначе он убьет меня.
Коротышка отвлёк от мыслей, привлек внимание к себе, тем, что с размаху врезал концом палки по крышке саркофага, а затем закругленным ткнул в меня.
— Твоя повезло! — серьезно сказал он. — Твоя увидеть рождение бога. Потом твоя умереть и никому не рассказать. Но твоя повезло. Я сама завидовать тебе.
Он поднял руку, сложил пальцы шалашом, поднял вторую руку, и возле колокольчика появилось жёлтое сияние. Коротышка на какое-то время замолк, закрыл глаза и что-то беззвучно шептал. Сияние на посохе разгоралось ярче, делая мир вокруг светлее. Он все еще оставался мрачным, но уже не таким темным.
В куче паучьих и птичьих тел я углядел самострел. Подвинулся к нему, дотянулся вытащил, отряхнул. Попробовал правой рукой, бесполезно, опухоль немного спала, цвет пальцев уже не так пугает, но все равно полноценно работать они ещё не могут. Взял в левую руку.
Коротышка заговорил вновь. Он продолжал на все лады обещать мне скорую и весьма болезненную смерть. Слегка путался с тем, кто именно меня убьет, не то он сам, не то бог. Только я не понимал, сколько не пытался, родился ли его бог или он сидит в этом яйце. Но коротышка своего добился. Теперь я слушал его внимательно. Я даже кивал.
Левой рукой держать самострел не удобно. Все заточено под правую, и чтобы дотянуться до рычага пришлось постараться, но я справился. Взвел самострел, наложил болт, поднял, прицелился.
Коротышка не отреагировал, так и продолжал стоять в полный рост на саркофаге, вещая мне о скорой и мучительной смерти, творя волшбу на яйцо. Был бы он один, я бы спустил рычаг сейчас, но два обезьяноподобных типа мне этого не простят. Я отмахаться от них я вряд ли смогу, уж больно угрожающе выглядели их мышцы. И взгляды не предвещали ничего хорошего.
Я продолжал улыбаться, они продолжали недобро на меня смотреть, а коротышка продолжал говорить и грозить мне всеми жуткими смертями какие только мог вспомнить. Я полез в колчан, вытащил болты, разложил их на полу, так, чтобы можно было дотянуться. Пересчитал. Восемь. Не понял. Пересчитал ещё раз. Восемь. Хм, было двадцать. Два торчат в глазах паука, три или четыре я выронил, и они где-то на полу, восемь вот они, а остальные где? Да демоны с ними. Все равно все восемь использовать не успею.