Мароны
Шрифт:
Чакру обвиняли в отправлении культа Оби. О смерти бывшего хозяина Чакры а обвинении не было сказано ни слова. Доказательства преступлений были не очень ясны, но они показались суду достаточно убедительными, и Чакре был вынесен смертный приговор.
Как ни странно, хозяин Чакры — председатель суда — был заинтересован в этом больше всех. Чтобы добиться такого приговора, он пустил в ход все свое влияние. Один из судей, надо заметить, высказался сначала за оправдание, но, пошептавшись с мистером Воганом, отказался от первоначального мнения и подал голос за смертную казнь.
Ходили слухи, что Лофтус Воган руководствовался более низменными мотивами, нежели неподкупная справедливость и желание положить конец культу Оби.
Столь же беззаконным, как и судебное разбирательство, был и способ казни, избранный судьями, облеченными неограниченной властью. Он был и причудлив и жесток: несчастного преступника должны были приковать цепями к пальме на вершине Утеса Юмбо и оставить там.
Почему был избран такой необычный вид смертной казни? Почему Чакру не повесили, не сожгли на костре, что обычно проделывали с преступниками такого рода? Ответ на это прост. Как уже было сказано выше, распространение обиизма заставляло трепетать всю Ямайку. Таинственная смерть настигала часто не только черных рабов, но и белых рабовладельцев и даже их жен. Африканский бог был вездесущ, но невидим. Необходимо было дать жестокий урок его почитателям. Это было единодушное требование всех плантаторов, и Чакра должен был послужить примером для остальных: страшная казнь колдуна повергнет в трепет всех его последователей.
Расправу над преступником решили учинить на Утесе Юмбо, и прежде нагонявшем страх на негров. Судьи полагали, что это окажет требуемое воздействие на суеверных рабов и навеки сокрушит их веру в силу Оби.
И вот осужденного отвели на вершину утеса и приковали там, подобно новому Прометею note 7 . Стражи не поставили никакой, да ее и не требовалось. Цепи и тот ужас, который должна была вызвать казнь, считались достаточными, чтобы воспрепятствовать всякой попытке спасти Чакру. По истечении нескольких дней жажда, голод и грифы довершат роковую церемонию так же верно, как веревка или топор палача.
Note7
Прометей — в греческой мифологии титан, похитивший с неба огонь для людей и в наказание за это прикованный Зевсом к скале.
Прошло немало времени, прежде чем Лофтус Воган сам поднялся на гору убедиться в гибели несчастного раба. Когда, подстрекаемый любопытством, а может быть, и более сильным чувством, он наконец решил подняться на вершину утеса, то увидел, что не ошибся в своих расчетах. В цепях, прикованных к стволу пальмы, висел человеческий скелет, дочиста обглоданный стервятниками. Ржавая цепь, обвивавшая скелет, не дала ему рассыпаться.
Лофтус Воган не имел ни малейшего желания задерживаться там дольше. Это зрелище заставило его содрогнуться. Он только взглянул и поспешил обратно. Но гораздо страшнее, гораздо ужаснее было то, что, как ему показалось, он увидел, спускаясь с горы, — привидение, дух Чакры, а может быть, и самого Чакру, живого и невредимого.
Глава III. ЗАВТРАК В ЯМАЙСКОМ ПОМЕСТЬЕ
Прекрасным майским утром — а май на Ямайке прекрасен, как и повсюду, — колокол в просторном зале поместья Горный Приют возвестил час завтрака. Однако в зале пока не было видно никого, кроме пяти-шести чернокожих слуг, которые только что явились из кухни, принеся подносы и блюда с различными кушаньями. Хотя к столу были придвинуты всего
Из хлебных изделий на столе находился пудинг из ямса, печеные бананы, горячие булочки, поджаренные хлебцы, пирожки и сладкий картофель. Если бы не великолепный кофейный сервиз и небольшой сверкающий серебряный кофейник, можно было бы предположить, что стол накрыт к обеду, а не к первой утренней трапезе. Ранний час — только что пробило девять — также опровергал предположение об обеде. Но, для кого бы ни предназначалось все это угощение, оно было весьма обильным. Так повторялось каждое утро: роскошная сервировка, разнообразие блюд — все это было обычным для дома богатого ямайского плантатора.
Едва затихли удары колокола, как явились те, кого они призывали к столу. Пришедших было двое, и вошли они с противоположных концов зала.
Первым появился пожилой дородный джентльмен, крепкий и румяный. На вошедшем был просторный нанковый костюм. Открытый сюртук позволял видеть широкие складки белой, как кипень, сорочки тончайшего льняного полотна. Отложной воротник оставлял открытыми шею и красный, чисто выбритый подбородок. Из кармашка на поясе брюк спускалась массивная золотая цепь, на одном конце которой висела целая связка печаток и ключей от часов. На другом ее конце были прикреплены большие старомодные золотые часы с крупными черными цифрами на белом циферблате. Войдя в зал, владелец часов вынул их, проверяя пунктуальность слуг. В этих вопросах его требовательность доходила до педантизма.
Таков был Лофтус Воган, плантатор, владелец поместья Горный Приют, мировой судья и председатель окружного суда. Испытующе осмотрев расставленные на столе яства и, очевидно, удовлетворенный их видом, хозяин дома уселся за стол. Его лицо расплылось от предвкушения приятного завтрака.
Едва мистер Воган опустился на стул, как в комнату впорхнула очаровательная молодая девушка, свежая и розовая, словно первые лучи зари. Легкий белоснежный пеньюар из тонкого батиста плотно облегал ее спину. На груди ткань лежала свободными складками, спадающими до самого пола, позволяя видеть лишь самые кончики крохотных атласных туфелек, которые, словно белые мышки, поочередно мелькали из-под края платья, пока юная красавица легко скользила по блестящему паркету. Прелестную шейку обвивала нить янтарных бус. В густые волнистые волосы был воткнут алый цветок. Темно-каштановые кудри были расчесаны на пробор и обрамляли щеки, окраской своей соперничающие с цветком. Лишь очень опытный глаз мог бы заметить, что в венах девушки течет не только европейская кровь. Легкая волнистость волос, скорее округлое, чем овальное лицо, темно-карие глаза с необычайно блестящими зрачками, на редкость яркий, словно нарисованный, румянец — все говорило об этом.
Красавица была единственной дочерью Лофтуса Вогана и составляла всю его семью: владелец Горного Приюта был вдов.
Войдя в зал, девушка не сразу села за стол. Порхнув, как бабочка, к отцу, она нежно обняла его и поцеловала в лоб. Это обычное ее утреннее приветствие показывало, что сегодня они еще не виделись. Впрочем, оно не означало, что они только что встали с постели. Как принято на Ямайке, и отец и дочь поднялись спозаранку, вместе с солнцем. Мистер Воган вошел в зал, держа в руке соломенную шляпу и трость. Он, как видно, уже успел совершить утренний обход своих владений, проверил, хорошо ли идут работы в сахароварнях, посмотрел, как обстоят дела на плантации. Дочь полчаса назад вернулась домой с хлыстом в руке: она совершила утреннюю верховую прогулку.