Марш мародеров
Шрифт:
Глава пятая
– Еще один шизик.
– Хал плюхается на пол возле Ника, профессора и Эн.
– Слаб на башку народ, блин.
Цирк постепенно успокаивается. Люди укладываются, шикают на детей, Бабай возвращается к костру, заваливается на лежанку, закрывает глаза.
Возле вновь прибывшего хлопочут женщины, в основном пожилые - о чем-то спрашивают его тихими голосами, а он, задрав бороду, неразборчиво гудит в ответ колокольным басом. Ник следит за пришельцем, прикрыв глаза, и уже готовится соскользнуть
– Господь послал рабам своим испытание! Помолимся, братья и сестры, как деды и прадеды наши молились. Отче наш, Иже еси на небесах…
И удивительное дело - никто не кричит на него, как на других шизиков, никто не выражает неудовольствие, что, мол, нельзя шуметь ночью, люди ведь спят - и все такое… Со смешанным чувством удивления и досады Ник наблюдает, как старухи вокруг пришельца начинают опускаться на колени, как взлетают руки с собранными в троеперстие пальцами. Многоголосый хор плывет над ареной:
– Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли-и-и…
Все новые и новые люди поднимаются со своих мест, присоединяясь к горстке молящихся. Голоса умножаются, взлетают под самый купол:
– Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго-о-о…
И все покрывает тяжелый бас бородача:
– А-а-а-а-м-м-ми-и-и-н-н-нь…
– Я этого монаха видала, - слышит Ник тихий говорок какой-то женщины, вместе с парой товарок устроившейся через три ряда от них.
– В Раифском монастыре, на Пасху.
– Важный чин, небось?
– спрашивает кто-то.
– Ну, важный или нет - не знаю, а только он во время крестного хода самую большую хоругву нес.
– Кому попало не доверят, - уверенно вмешивается в разговор еще один женский голос.
– Бабы, а чего мы лежим-то? Айдате, помолимся с остальными. Без веры нельзя…
Женщины поднимаются, встают, поправляя лохмотья, повязывают головы тряпками и одна за другой начинают спускаться вниз, к арене.
– Не хочу оказаться провидцем, но явление данного человека может принести вред всей общине, - вдруг произносит профессор.
Он тоже не спит и, подобно Нику, следит за разворачивающимся внизу богослужением.
– Почему, Аркадий Иванович?
– шепотом интересуется Ник.
– Нынешняя ситуация, молодой человек, как никакая другая располагает к религиозному фанатизму. Верующим нужен только толчок, запал, детонатор, если угодно. И все, взрыв. Жаль, что среди нас нет настоящего священника, грамотного и рассудительного батюшки, который смог бы дать окорот этому несчастному.
– А разве нужен этот самый… окорот?
– Наш гость явно не в себе, но его помешательство особого
– Братья и сестры!
– басит на арене монах.
– Помолимся теперь обо всех погибших и умерших, о детях, отцах, матерях и родных наших! Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди живота вечнаго преставльшагося раба Твоего, брата нашего, сестры нашу, всяк имя свое скажи…
И десятки голосов вразнобой, торопливо частят, выкрикивая имена родственников.
– …отпущаяй грехи и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости вся вольная его согрешения и невольная, избави его вечныя муки и огня геенскаго, и даруй ему причастие и наслаждение вечных Твоих благих, уготованных любящым Тя, - Монах возвышает свой голос.
Нет, не голос это уже, а глас, гремящий на весь Цирк!
– Аще бо и согреши, но не отступи от Тебе, и несумненно во Отца и Сына и Святаго Духа, Бога Тя в Троице славимаго, верова, и Единицу в Троицу и Троицу в Единстве православно даже до последняго своего издыхания исповеда!
Кто-то из молящихся женщин вдруг громко вскрикивает, слышатся рыдания. Даже у мужчин увлажняются глаза. Монах воздевает руки к куполу, пучит безумные глаза и в экстазе заканчивает молитву:
– Но Ты Един еси кроме всякаго греха, и правда Твоя правда во веки, и Ты еси Един Бог милостей и щедрот, и человеколюбия, и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Амии-и-и-и-инь!
– Батюшка, благослови!
– истерически выкрикивает рыдающая женщина и поднимает на вытянутых руках мальчика лет пяти.
Ребенок тоже плачет, но, похоже, от страха.
«А ведь профессор прав, - думает Ник.
– Не к добру явился этот Монах…»
– Рыбы. Христов знак.
– Монах хватает метрового судака и высоко поднимает над головой.
– Знамение! Божье знамение!
Люди вокруг снова крестятся. Многие женщины всхлипывают.
– Почему - «Христов знак»?
– шепотом спрашивает Эн у профессора.
– Рыбы изначально считались символом Христа, - тоже очень тихо отвечает он.
– По-гречески рыба будет «ихтис», это первые буквы фразы «Иисус Христос Теу Хуос Сотер». Изображение рыбы было секретным знаком первых христиан, чем-то вроде пароля. Все одно к одному, одно к одному…
– Вы о чем?
– Не нравится мне все это.
– Аркадий Иванович сердито дергает себя за седую бородку.
– Этот человек - классический истероид. В совокупности с религиозным фанатизмом это - взрывоопасная смесь, я уже говорил.
Ник, прислушавшись к разговору, кивает, соглашаясь:
– Я вот тоже смотрю, как бы наша община не превратилась в секту. Уж очень много потенциальных желающих.
– Может, людям просто вера нужна?
– заступается за верующих Эн.
– Ну, опора такая в жизни, психологическая. Страшно ведь!