Марш обреченных
Шрифт:
Сотрудники охраны заученно попросили выйти всех из машины и, сверив наши документы, дали добро на проезд. Офицеры ФСБ в наручниках и «Вольво» со шведскими номерами не вызывают у них ни малейшего интереса. То есть, не совсем так. Рабочий интерес, конечно же, есть. Но, проверив чистоту от жучков, скрытых камер и прочих тому подобных сюрпризов, они тут же скрываются в служебном помещении, оставляя нас самих разбираться с нашими делами.
Валера с трудом поворачивает давно не смазывавшийся штурвал, и с натугой открывает тяжеленную броневую дверь. ФСБшники, подгоняемые Тагиром, понуро заходят внутрь. Кроме них, в помещении нет ничего, голый бетон. О мебели бывшие хозяева как-то не позаботились. Тагир снимает с них наручники, отклеивает лейкопластырь, которым для предотвращения излишних разговоров
– Ребята, в передрягу вы попали в пресквернейшую. Мы ничего не имеем лично против вас, но нас очень интересует ряд вопросов. В частности: кто и почему отдал приказ следить за вдовой генерала Рыбакова, что вообще из себя представляет дело Рыбакова. Четко и подробно: что, почему, что слышали, кто сказал. В общем, факты, имена даты, не мне вас учить. Пишите все по установленной форме, на имя начальника Федеральной Службы Контрразведки. Чтоб у вас не было никаких иллюзий. Сейчас я выдам вам бумагу и ручки, а так же запас сухарей на один день. У вас есть выбор. Либо вы пишите все, что знаете, тогда у вас появляется шанс сохранить себе жизнь, либо играете в героев-подпольщиков, тогда я закрываю эту дверь, и больше о ней не вспоминаю. Через сколько лет её откроют вновь – одному Богу известно.
В глазах у Калмыкова я читаю ужас. Похоже, они не склонны сомневаться в искренности моей речи. При случае они поступили бы точно так же. Ибо, как гласит железный закон любой секретной службы: «Никогда не убивай человека, если того не требует дело, и никогда не щади его, если дело этого требует».
– Надеюсь, до завтрашнего утра у вас хватит времени, чтобы связано изложить свои мысли. А сейчас – я кладу перед ними на пол стопку бумаги, пару авторучек, десяток сухарей и два пластиковых стакана. Тагир молча подает мне принесенную заранее бутыль «Абсолюта», откручивает крышку и прозрачная струя устремляется в одноразовый стаканчик. – Это хоть как-то предаст вам сил и скрасит одиночество. Пейте спокойно. Это не отрава. Чистейшая водка. Счастливо оставаться. До завтра.
Завтра водка уже не будет чистейшей. Это факт. Но что делать? Таковы правила игры. Попался – терпи. Если дырка в голове – поздно пить зеленку.
Глава 7
Я въехал в Москву со стороны Шереметьева-2. Оставив серый «жигуль» ФСБшников на стоянке возле аэропорта, я сдался на уговоры одного из частных водил, предлагающих пулей доставить в любой конец Москвы, и, войдя в долю с парой челноков, возвращавшихся из забугорной поездки покатил в первопристольную, растворяясь в нескончаемом потоке приезжающих и провожающих. Я помог своим соседям разместить в багажнике и салоне неподъемные баулы с товаром, вполне пригодные для баррикадных боев и откинулся на сиденье, расслаблено слушая болтовню своих попутчиков. Судя по долетавшим до меня фразам, их поездка вполне могла считаться удачной. Но, что бы ни везли они в своих объемистых сумках, несколько листков бумаги, лежавших в обыкновенной кожаной папке у меня на коленях, стоили гораздо больше. Во всяком случае для меня и моих друзей. В этих нескольких листках содержались откровения Калмыкова и Нечитайло, прямо и недвусмысленно указывающие на человека, отдававшего им приказ. Это было крупной удачей. Пожалуй, самой крупной с начала нашей операции. Человека, чье имя содержалось в этих чистосердечных признаниях, я знал. Знал не то чтобы близко, но давно. Его карьера была так сказать, воплощением заветной мечты того самого солдата, который мечтает стать генералом. Наш новый пациент таковым уже был, и звали его Тимофей Банников.
В начале восьмидесятых, уж и не знаю, по каким причинам, Фортуна улыбнулась молодому особисту капитану Банникову, и с тех пор до нынешнего дна эта улыбка не сходила с лица богини удачи.
Одним росчерком кадрового пера Тимофей Прокофьевич Банников сменил северное сияние Северодвинска на белые ночи Ленинграда и, утешившись по случаю такой потери майорскими звездами, рьяно взялся за дело искоренения скверны инакомыслия в рядах Балтийского Флота. Охотничьи инстинкты верного дзержинца привели его к воротам Михайловского замка [14] , но отнюдь не для того, чтобы воочию полюбоваться немым свидетелем заговора времен былых, а с целью вскрыть ростки нового заговора против всего того, что было дорого сердцу каждого честного коммуниста.
14
Михайловский замок – место убийства имп. Павла I.
После выходки капитана III ранга Саблина, пытавшегося угнать в Швецию большой противолодочный корабль, компетентные органы настороженно поглядывали на балтийское морское офицерство, пуще всякого урагана опасаясь нового скандала в «колыбели революции». Поэтому лозунг: «Бди!» был горящими буквами запечатлен в сердце каждого военного чекиста, словно слова древнего библейского пророчества.
Неуемная бдительность помогла вновь прибывшему майору Банникову разглядеть то, что укрылось от неусыпного ока его коллег. В двух шагах от Ленинградской военной комендатуры, под сводами Михайловского замка располагалась литературная студия, носившая горделивое название: «Путь на моря». В стенах её собирались офицеры Балтийского флота, Ленинградской Военно-Морской базы и округа – все те, кому не давал покоя несмолкающий стук копыт легкокрылого Пегаса. Уж и не знаю, висит ли там мемориальная доска в честь того, что из её стен вышел один из основателей куртуазного маньеризма Константин Григорьев, но дело в сущности не в этом.
Одному из посещавших эту студию молодых капитан-лейтенантов пришла в голову светлая мысль в стройных рифмованных строфах отразить образы императоров и императриц всея Руси от Петра I и вверх, до Николая II. Не ведаю, как обольстительно улыбалась морскому волку ветреная муза, не знаю, о чем он думал, сочиняя эту «социально чуждую фальшивку» и раздавая участникам обсуждения распечатки стихов, но уже на следующее утро один из экземпляров их лежал на столе у майора Банникова, который, как и положено, делал «соответствующие выводы».
Все осложнялось тем, что в число участников студии входил ряд высокопоставленных офицеров политотдела базы, в литературоведческом запале обративших большее внимание на огрехи в рифмах и образах, чем на политическую подоплеку этих произведений.
И полились чернила. До крови, правда, дело не дошло. Слава Богу. А не то имелось бы у нас что-нибудь вроде «второго кронштадтского заговора». В середине восьмидесятых, при вольнодумном Михаиле Сергеевиче дело прекращено «за отсутствием состава преступления», но высокий профессионализм Тимофея Банникова был по заслугам оценен руководством. Одна звезда, украшавшая лыжню на его погонах потеснилась, давая место второй, а когда нанятый КГБ ас-недоучка Матиас Руст устроил авиашоу на Красной Площади, расчищая дорогу очередной команде, желающей проводить «генеральскую линию партии», то поднаторевший в раскрытии военных заговоров подполковник был переведен в Москву, в третье главное управление для продолжения своей бескомпромиссной борьбы с внутренними врагами Отечества.
Август девяносто первого уже застал Тимофея Прокофьевича обремененного полковничьими звездами, но, невзирая на высокий пост и ранг, он участвует в «танковом десанте», расположившись на броне рядом с первым российским президентом и генералом Бумазеевым. Поговаривали, что именно звонок этого генерала определил политические убеждения Банникова в тот день, но это были только разговоры.
Мы встретились с ним 19 августа 1991 года. Там же, у президентского танка, и это была вторая наша встреча. Первая состоялась почти десять лет назад, в Питере, все из-за того же злополучного дела «флотских монархистов». Дело в том, что командир моей роты, капитан Завгородний, так же страдал поэтическим зудом и время от времени проводил свободные часы в студии Михайловского замка.
Как оказалось, профессиональная память молодого особиста на веки запечатлела мой образ в своих бескрайних закромах. Разглядев меня в толпе всевозможных солдат и офицеров, окружавших танк, он на секунду сдвинул брови на своем фокстерьерьем лице и тут же по братски хлопнул меня по плечу.
– Постой-постой, капитан, ты часом не с Балтики?
– С Балтики… – несколько замявшись, ответил я, с трудом сопоставляя образ пламенного радетеля Коммунистической партии, в кабинете которого мне как-то пришлось провести три часа кряду, с образом стойкого борца за Свободу и Демократию, оборонявшего нынче Белый Дом.