Марш обреченных
Шрифт:
– Или дождик или снег, или будет или нет. – На лице моего друга явственно читается сомнение. – Это ещё те темнилы.
– Доживем – увидим. Ладно, не будем торопить события. Давай лучше покажи, что у вас нового?
– Да уж, кое-что есть. Хотя, признаться, оптимизма мне все это никак не прибавляет. Да что там, сам посмотри.
Я смотрю. Передо мной папка, родная сестра той, в которой хранилось дело Мухамедшина. Досье на Эдварда Мюррея, точнее, не столько на него, сколько на сообщество, созданное им. Переворачиваю картонную обложку. Фотографии, вырезки из газет, прорисованная схема родственных и дружеских связей с кратким
«Сегодня, 8 февраля 1991 года, рейсом авиакомпании „Панамерикан“ прибыл неизвестный, прошедший по зеленому коридору мимо таможни и погранпоста. Документов прибывший не предъявлял, но в списке пассажиров числился только один, не отмеченный на границе – Макс Коулер.
В Шереметьево-2 прибывшего встречали три сотрудника Комитета Государственной Безопасности под начальством полковника Баландина Б.А. Они провели вышеупомянутого Макса Коулера к служебному автомобилю, который отбыл в направлении Москвы. Вечером того же дня он отбыл в Вашингтон рейсовым самолетом „Боинг 747“ той же кампании „Панамерикан“. По моему распоряжению была проведена оперативная фотосъемка. Фотоснимки прилагаются.»
Пакет со снимками действительно лежит тут же. Я высыпаю их на стол и начинаю раскладывать в хронологическом порядке. Четверо мужчин неопределенного возраста, ничего не говорящие стандартные костюмы, пароходная походка, рассекающая толпу с равнодушным безразличием. С ходу и не отличить, где заморский гость, а где наши искусствоведы в штатском. Следующий снимок. Ясно видно лицо одного из сопровождающих. Взгляд настороженный. Может быть, почувствовал наблюдение? Не исключено. Однако объектив он все-таки не увидел. Стоп! Где я видел это лицо? Видел совсем недавно.
– Слава, ты фотографию Яковлева обработал?
– Яковлева? – Бирюков открывает сомкнуты негой взоры и пытается сфокусировать на мне взгляд. – А, да. Возьми, там на столе лежит.
Листок с многократно растиражированным ликом отставного гэбэшника действительно обнаруживается рядом с компьютером. Ну, конечно же! Один из сотрудников, сопровождающих заграничного гостя – подполковник Яковлев. Второй – покуда неизвестный нам Баландин. Однако кое-что по роду его деятельности нам уже известно. Славное соседство для высокого зарубежного гостя.
Очередной кадр – четверо поименованных нами джентльменов садятся в черный «ЗИЛ-117» с начинающимся
Ладно. Запомнили. Крутим дальше Материалы разработки шофера Эн из спецгаража КГБ. Стукачество – вещь, что и говорить, противная, но порою весьма полезная. В Комбинате же, для которого институт стукачей является одной из систем жизнеобеспечения, лучше всего быть глухонемым, чтобы не попасть в числе тех, Кто, либо тех, на Кого.
Впрочем, разговор, пересказанный незаконнорожденным потомком Павлика Морозова, лаконичен и сводится к двум фразам:
– Предпочитает ли многоуважаемый мистер отдохнуть после перелета или же сразу за дело?
– Если мне могут уделить внимание прямо сейчас, то я готов.
Похвальная стойкость для человека, полдня проболтавшегося в воздухе и преодолевшего за это время несколько часовых поясов…
Документ, подшитый вслед за доносом шофера Зет на шофера Эн, буквально повергает меня в трепет. Мне хочется моментально сорваться с места и мчаться к ближайшему медиуму, из тех, чьими объявлениями пестрят страницы наших газет, чтобы немедля вызвать дух убиенного подполковника Сухорука и задать ему один единственный вопрос: «Каким образом?!»
Следующий подшитый в деле лист более чем недвусмысленно свидетельствовал о том, что каким-то непостижимым для меня способом кабинет начальника Комитета Государственной Безопасности находился на прослушке, правда, если это можно считать утешением, у своих же «компетентных органов». Борьба кланов? Стремление подсидеть партийного бонзу, усевшегося не в свои сани? Одному Богу известно. В общем не так уж плох был Крючков, чтобы стараться сменить его Бог знает на кого. И все же… Передо мной лежала распечатка магнитофонной записи, сделанной несомненно в Ореховом кабинете начальника КГБ СССР, превращенным ещё Юрием Владимировичем в бункер внутри бывшего здания страхового общества «Русь» на Лубянской площади имени Дзержинского.
– Итак. – Голос говорившего идентифицировался, как голос Крючкова и, согласно записи, оригинал кассеты прилагался к делу. – Я слушаю вас. Можете говорить здесь вполне откровенно.
– Для того я и приехал. – Русский язык Макса Коулера почти безукоризнен. Акцент, подобный этому, я слышал у русских, детьми выехавших в Штаты. Я не удивлюсь, если вдруг окажется, что на поверку о какой-нибудь Максим Колеров или что-то в этом роде. – Буду только говорить: в нашей встрече не предусмотрено никаких писем, уведомлений, протоколов и всего прочего.
– Оставьте, – я давно уже перерос эти шпионские штучки, – Похвальное качество для начальника спецслужбы, вполне веское основание для перевоза в управдомы или цековские секретари. Наше счастье. Не все в Комбинате разделяют воззрения начальства.
– Если вы намекаете, что надо выключить магнитофон, то в моем кабинете этим не занимаются. Я слушаю – это значит, что слушаю только я. Так что, к делу.
«Большая ошибка», – как говаривал Арнольд Шварцнеггер в роли последнего киногероя.