«Мартен»
Шрифт:
— А вы что, мастер из сухого гороха колобки делать?
— Мастер, не мастер, а в бригаду людей сколотил. Сейчас она у меня как из цемента слита.
— Где же вы сколотили бригаду?
— По дороге, как из Сибири ехал… А на той большой узловой станции пробу сдавали. Попервости сам немало крови попортил со шпаной.
— В каком-нибудь жилищном тресте работали?
— У нас свой «Сам-трест». Железнодорожники — народ богатый: тому надо домик поставить, другому крышу перекрыть. Мы, пожалуйста, на все согласны, только гони денежки
— Значит, фирма «Харитон Богданов и компания». Да, бывали на матушке Руси такие подрядчики… Был и «хозяин — барин»…
Замполит встал, открыл форточку. С улицы, залитой солнцем, хлынул свежий воздух. Расправив плечи, точно стряхивая с них какой-то невидимый груз, Зырянов широкими шагами прошелся по ковровой дорожке, потом остановился перед Богдановым, закинув руки за спину.
— Нам, Богданов, здесь подрядчики не нужны. У нас не частная лавочка. И в ножки мы никому не кланяемся… Бригадирство на производстве не каждому доверяется. А вы даже держать себя как следует не умеете. Какой же из вас бригадир будет, а?
— Твое дело, замполит, твое! Посмотрю, что ты станешь делать со всякими Синько, Шишигами?
— Воспитывать станем, Богданов.
— Хы! Воспитывала мышь котенка, пока тот слепой был. Ну что ж, ищите другого бригадира. Возьмите моих молодцов. Я и без них не пропаду.
— Зачем же вы тогда ратуете за бригаду?
— Привычка у меня такая. Не люблю в одиночку работать. Мне надо, чтобы вокруг меня народ кипел, чтобы дело спорилось. С детства приучен: работать так работать, чтобы жарко было. Чем лучше поработаешь, тем слаще отдохнешь.
— Это правда, Богданов… Ну, можете идти. Через полчаса поедете на Новинку.
Богданов встал, помял в руках шапку.
— А насчет бригадирства как?
— Ладно, Богданов, я поговорю с кем следует.
— Благодарствую, товарищ замполит.
Харитон поклонился, надел шапку и медленно, вперевалку пошел из кабинета…
На открытое партийное собрание в новинский красный уголок пришли многие. Обсуждался вопрос о внедрении нового, поточно-комплексного метода на лесозаготовках, и всем интересно было послушать, что будут говорить об этом.
Мастер Голдырев подъехал к домику Ермаковых на рессорной качалке и крикнул под окнами:
— Сергей, ты готов?
Парень выглянул в окно.
— Поезжай, я пойду пешком.
— Ну, зачем пешком? Я нарочно лошадь в качалку запряг. Что ты будешь грязь месить?
— Ничего, дойду. Сторонкой-то не больно грязно.
За спиной у Ермакова заворчала мать:
— Поезжай, Сергей. Зачем ты измываешься над мужиком? Не съест ведь он тебя. Из-за гордости своей ты готов и ноги маять и обувь рвать. Подумаешь, какая беда стряслась: Степан Игнатыч что-то тебе не так сказал! Язык у человека без костей, мало что он когда скажет… Гляди-ка, Степан Игнатыч, перед тобой вьюном извивается, он постарше тебя, а ты перед ним нос задираешь. Нехорошо это, Сергей!
— Я знаю, мама, что хорошо и что нехорошо. В этих делах мне подсказок не нужно.
Голдырев сидел в качалке, терпеливо ждал и уезжать без Ермакова, видимо, не думал.
— Ну, скоро ты, Сергей? — спросил он снова.
Сергей ответил не сразу:
— Ладно, сейчас оденусь.
Выехали они из Сотого квартала в сумерках. Дорога была грязная. В некоторых местах колеса по ступицы утопали в черной жиже, на корнях деревьев и камнях качалку кидало из стороны в сторону, лес по бокам стоял мрачный, суровый. А узенькая, чуть заметная полоска огненной зари, зажатая между туч, казалась холодной.
— Кабы ночью-то не выпал снег, — сказал Голдырев.
— Пора уже, — в тон ему сказал Ермаков.
— Рановато бы еще снегу-то быть… В колхозах, наверно, еще хлеб не везде убрали, картошка не вся выкопана.
Сергей на это ничего не ответил. Замолчал и Голдырев.
Потом мастер снова заговорил.
— Эти, комплексные-то бригады, в каких леспромхозах организованы?
— Во многих.
— Ну, и толк, говоришь, от них большой?
— Есть толк… Там, где люди думают о государственных интересах.
— А где теперь о них не думают? Все думают.
— Все ли, Степан Игнатович?
— Все, Сергей, все! Я вот за последние дни плохо даже сплю, все о жизни думаю. И так, и сяк раскидываю умом. Спрашиваю себя: может, не так живу, как надо? Думаю, за что же люди на меня косо смотрят? И никак не пойму. Обязанности мастера я знаю — не знал, так давно бы выгнали. Работаю не меньше других, чуть свет — я уж на ногах, из делянок ухожу последним. Обиды людям, ровно, никому не делаю, со всеми обхожусь по-хорошему, ни с кем не грублю. Какое же еще, особенное, у человека должно быть поведение? Нет, Сергей, напрасно на меня люди обижаются… Некоторым колет глаза, что у меня скотины много.
— В этом-то и дело, Степан Игнатович!
— А что тут плохого? Запрету ведь на это нет. Налоги я плачу. Правительство само заботится о развитии животноводства, хочет, чтобы в стране было больше мяса, молока и прочего.
— Степан Игнатович! Да ведь мы здесь, в лесу, призваны не животноводство развивать. Твое личное хозяйство уже заслонило от тебя все.
— Не я один скотину держу…
— Другие держат не для наживы. А ты развел столько, что уж самому не под силу, тебе батраки нужны…
На собрание они приехали с запозданием. Доклад делал Чибисов. Он говорил о значении поточно-комплексных бригад, о почине Ермакова, который партийная организация леспромхоза решила поддержать и внедрить на всех участках. Увидев вошедших в зал Голдырева и Ермакова, сказал:
— Что ж это вы пожаловали к шапочному разбору?
— Дорога плохая, — стал оправдываться Голдырев. — Ты по лошади — хлесть, а она — слезь. Все время шагом пришлось ехать.
— Пораньше надо было выезжать. Вас этот вопрос больше всех касается.