Мартин-Плейс
Шрифт:
— Я не мог. Это значило бы, что я словно прошу прощения. Неужели ты не понимаешь?
Изер вздернула голову, не желая замечать его мольбы. У дверей лавки она сказала:
— Мне надо купить молока.
Дэнни угрюмо ждал ее, тыкая носком башмака в кирпич фундамента. Он пойдет в церковь, заткнув уши ватой, и будет молиться миссис Тейлор! Внутри у него все щемило — как бессмысленны были его мечты! Он был сброшен на самое дно пропасти.
Изер вышла из лавки. Дэнни взял у нее бидон, и они молча пошли по тротуару. Потом он сказал:
— Ты попробуешь добиться, чтобы тебя пускали гулять со мной, Изер?
— Только если ты придешь в церковь и извинишься, — сказала она упрямо. — Если ты и думаешь, что мама поступила неправильно, это еще не причина, чтобы вести себя хуже язычника.
Он посмотрел на нее в полном отчаянии.
— Да, язычник — это уж чересчур.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — сдвинув брови, сказала Изер.
— О том, что не могу согласиться с твоей матерью. И не допущу, чтобы она указывала мне, что и как я должен делать.
Изер гневно топнула ногой.
— Ну и ладно! Делай, что хочешь! — Вдруг ее глаза наполнились слезами. — Если бы ты меня любил, ты бы извинился.
Дэнни взял ее за локоть.
— Это неправда, Изер. Ты хочешь, чтобы я ради тебя лгал.
Они подошли к углу, и Изер остановилась. Проведя рукой по глазам, она сказала грустно:
— Ну и оставайся язычником! Потом пожалеешь!
Дэнни отдал ей бидон.
— Ты даже не представляешь, как я жалею! Но тут мне лучше остановиться, не то я попру ногами освященную землю.
Ее растерянный взгляд сказал ему о ее наивности, о скрытой в ней маленькой девочке, которая не могла его понять. Когда они расстались, он знал, что ей очень больно. Но ничего изменить он не мог. Идиллия кончилась.
Вечером он вышел погулять. Улицы, дома, магазины, трамвайные рельсы, деревья, проламывающие асфальт. Церковь, кино, спортклуб Джека Салливена, на Сити-роуд — дансинг «Альберт», грохочущий и наглый. Мать, защищая его, успению защитила их дом от натиска окружающих улиц, и он не чувствовал себя здесь своим. Разве что в прошлом, разве что в ребяческих играх. А теперь все тайные уголки обнажились, и здешний климат иссушил единственный оазис, который он себе отыскал.
Дома он сказал, что идет в кино, но ему не хотелось вяло следить за судьбами, которые он не мог разделить, и он просто поехал на трамвае в город. В толпе крылось одиночество, но он не был один.
Разглядывая витрины и театральные афиши, Дэнни дошел до самого почтамта, а потом выбрался на Мартин-Плейс — здания вокруг площади казались странно застывшими и безжизненными, инкрустированные тусклым блеском окон. У антикварного магазина он остановился и поглядел на темный силуэт «Национального страхования» на той стороне улицы. В это здание он вносит огромный вклад юности, доверия и времени, но пока еще без всякой надежды на дивиденды. Неужели оно действительно так слепо, каким кажется сейчас? Нет, где-то внутри его механизма должны скрываться видящие глаза и взыскательный ум, и для них он не просто фамилия в платежной ведомости. Это здание хранило зародыш той его жизни, которая лежала за пределами Токстет-роуд, и ему невыносимо хотелось узнать, развивается ли этот зародыш.
Он заметил, что рядом с ним кто-то стоит, только когда ласковый голос произнес:
— Ты меня ждешь, миленочек? — Он провалился в водоворот дикого смущения, а она улыбнулась. — Я спросила: ты меня ждешь? Мне так показалось.
— Нет, — ответил он тупо. — Я никого не жду.
— А ты не ошибаешься?
— Нет. Я просто вышел погулять.
— Да неужто? — она внимательно осмотрела его. — На вид ты, конечно, еще зеленоват, но ведь надо же когда-нибудь начать.
Он понимал, о чем она говорит. Отвращения он не чувствовал, но она была для него чем-то совсем новым, и он не знал, что ему делать и говорить. Наконец, прерывая растерянное молчание, он пробормотал:
— Я остановился поглядеть вон на то здание. Я там работаю.
— Да не может быть!
Холодная насмешливость ее тона разочаровала его. Он было подумал, что ей просто хочется поговорить.
— Вот что, миленочек! А я работаю тут. Так что, будь добр…
Она отошла назад, к витрине магазина. Дэнни быстро перешел улицу и, скрытый тенью «Национального страхования», оглянулся. Ее смутный силуэт словно открыл ему всю неверность и бессмысленность ее существования, и он вздрогнул. А потом прижал ладонь к каменной облицовке здания, стремясь проникнуться его силой и стряхнуть с себя ощущение мимолетности жизни. И вдруг, подчиняясь внезапному порыву, уцепился за подоконник и влез на гранитный выступ.
Зал был погружен в темноту, но над дверью хранилища разливалась лужица света. Вон гранитные колонны и люстра, клетка кассира, закутанные в чехлы пишущие машинки, картотеки и столы — такие знакомые, брошенные, чужие…
Руки Дэнни заныли, он разжал пальцы и прыгнул спиной вперед — и в тот момент, когда его ноги коснулись асфальта, о край тротуара зашуршали автомобильные шины.
К нему подбежали два человека.
— Стой! — скомандовал один. — А то будет плохо.
Его схватили и притиснули к стене.
— Что ты затеял? Выкладывай, что это еще за штуки?
Дэнни посмотрел вверх и увидел тяжелый подбородок, толстые губы, злобные глаза.
— Это никакие не штуки. Я смотрел в окно. Вот и все.
— Так-таки и все?
— Да.
Лицо приблизилось к нему почти вплотную.
— А вот мы сейчас проверим, все ли, — и, повернувшись к своему товарищу, он скомандовал: — Пощупай-ка его.
Крепко держа Дэнни, первый рявкнул:
— В последний раз спрашиваю: что ты делал, когда смотрел в окно?
Дэнни попробовал вырваться.
— Какое вам дело?
— Мы тебе покажем, какое нам дело, щенок!
Они подтащили его к машине, швырнули на заднее сиденье. Через несколько минут они проехали по узкому проходу в бетонный дворик, со всех сторон окруженный стенами. Его провели через большую пустую комнату в маленькую, где стояли письменный стол, пишущая машинка и несколько стульев. Его пихнули на стул.
— Ну, а теперь послушаем.
Эти слова прозвучали нелепо. Они хотят послушать. Дэнни глубоко вздохнул. Вдруг его нервы не выдержали, и без всякого предупреждения он испустил отчаянный вопль.