Мартин-Плейс
Шрифт:
— А что ты подразумеваешь под «настоящим»?
— По-моему, это тот, кто всегда остается самим собой. Его ведет стремление разорвать путы обыденных условностей, которые лишают его творческой свободы. Гоген, конечно, исключительный случай, но мне кажется, именно в этом стремлении заключается главная особенность любого настоящего художника, хотя бы и в скрытой форме.
— Ну, а как же ты?
— Я не художник, Пола, — он засмеялся.
— Ты поэт, — возразила она серьезно. — В тебе живет потребность творить.
— Она может найти и другое выражение.
— Ты имеешь в виду «Национальное страхование»?
— Да, — ответил он. — Это вполне возможно.
— Не знаю, Дэнни.
Уклоняясь от ее сомнений, он сказал:
— Во всяком случае, писание стихов не котируется как профессия. А меценаты в наши дни перевелись.
— Я убеждена в одном: в тот день, когда ты бросишь писать стихи, ты станешь другим человеком. Ты вступишь на путь угасания, как Гоген в Париже.
Дэнни улыбнулся и обнял ее.
— В таком случае я просто должен продолжать, верно?
— Угу, — она кивнула. — Как и я. Я же говорила, что собираюсь опираться на тебя, Дэнни-Дэн. Я почти не вижусь теперь с ребятами. И странно — мне все равно.
Она повернулась к нему, и он поцеловал ее. И поэзия вечера стала Полой, поэзией того будущего, которое еще нужно было осуществить…
Они спустились по лестнице библиотеки.
— Поехали в Менли, Дэнни. Выпьем там чаю.
Сидеть на палубе, прижавшись друг к другу, смотреть на бухту, на звезды огней, загорающиеся по берегам, на огромный пассажирский пароход, выходящий в открытое море.
— А чудесно было бы плыть на нем, Дэнни. Просто плыть. И впереди — весь мир.
Он согласился. Он постарался придать своему голосу искренность. Ведь в действительности у него впереди не могло быть ничего подобного. А у Полы? Но это другое дело.
Они медленно шли по набережной над пляжем.
— Сколько у тебя денег, Дэнни?
Он обшарил карманы.
— Десять шиллингов.
— И у меня двенадцать. Пошли в Аллею смеха. Скорее! Испробуем всякие штуки.
Колесо обозрения над водой, карусель, длинный крутой спиральный спуск, крики и смех, шипучая вода и засахаренный арахис.
— Пошли, Пола, прокатимся на глиссере.
Могучий рев, дрожащая стена водяной пыли между белыми корпусами стоящих на якоре кораблей, дорожка пены в темной воде позади.
— Дэнни, держи меня крепче! Как замечательно!..
Один из многих вечеров.
Не забывай его, Пола, он принадлежит нам. Часть настоящего, часть прошлого и часть будущего. Все в одном…
Они спустились по лестнице библиотеки.
— Выпьем чаю в летнем кафе, Пола?
— Пошли, Дэнни-Дэн. У меня есть к тебе вопрос: ты когда-нибудь бывал в борделе?
Это прозвучало оглушительно, но он не был удивлен.
— Я ни разу не пробовал разыскать такое заведение, — ответил он. — По-моему, в Сиднее их вообще нет. Лотрек чувствовал бы себя здесь не в своей тарелке, верно?
Она засмеялась и взяла его под руку.
— Мне не хватает ощущения местного колорита. Но что делать! Господин Лотрек меня немножко пугает. Некоторые его проделки не слишком подходят для дамского журнала. Когда мы вернемся в библиотеку, надо будет поискать книгу про бордели.
— Справки у девушки в библиографическом отделе будешь наводить ты.
— Ханжа! Но если там дежурит мужчина, этим все-таки придется заняться тебе.
Они спустились по лестнице библиотеки.
— Забежим в кафе на Роу-стрит. Идет, Дэнни?
— Это совсем рядом. И времени у нас уйма. Билеты я уже взял.
— Прекрасно. М-м-м-м! Швейцарские вафли. Я их обожаю. И Байрона тоже. Половина сиднейских домохозяек будет у меня грезить о венецианских ночах и о красавце мужчине в придачу. Перед вами Пола Касвел, разрушительница домашних очагов.
— Не забудь использовать строки: «Она идет, красой сияя». Поэзия гондол и каналов.
Пола толкнула его.
— Убирайся! Ты циник. Если ты намерен мне помогать и на этот раз, то изволь прийти в романтическое настроение.
— Знаешь что, Пола, будь со мной в гондоле ты, я потягался бы с Байроном. Может быть, придумал бы что-нибудь и получше.
— Знаешь что, Дэнни. Если бы в Сиднее нашлась хоть одна гондола, я поймала бы тебя на слове.
Они вышли из «Национального страхования».
— Ну, скорее, Дэнни, — она потянула его за руку. — Я хочу тебе кое-что показать.
Он взглянул на журнал у нее в руке.
— Наверное, сам я догадаться никак не могу.
— Можешь, но не будешь. Ты увидишь.
Их скамья в Садах была свободна. Несколько месяцев назад они оттащили ее за олеандровую изгородь, подальше от дорожки.
Пока Пола раскрывала журнал и протягивала ему, Дэнни смотрел только на ее сияющие глаза.
— Вот!
Портрет Уайльда: длинные волосы, гвоздика в петлице, лощеная самоуверенность, отливающая высокомерием и гениальностью.
«Он был владыкой Лондона».
Дэнни не нужно было читать дальше. Все это он уже читал, но на журнальных столбцах, с подзаголовками и рисунками, воссоздающими атмосферу эпохи, статья выглядела гораздо внушительнее. Она нашла себя, подумал он, она знает больше, чем знаю я. И сожаление омрачило его радость.
— Поздравляю, Пола, — он чмокнул ее в щеку. — Вот ты и вышла на широкую дорогу. Хоть для этого и потребовалось время.
— Почти год, Дэнни-Дэн.
Он негромко сказал: