Мартиролог. Дневники
Шрифт:
В Риме были с Ларисой в Министерстве иностранных дел. Они хотят помочь. Как?
Встретились с адвокатом Джуньи. Сенатор и близкий к правительству. Андреотти просил у него подождать неделю, прежде чем начать ходатайствовать о приглашении для наших.
Из Москвы ужасная новость — Сеньку могут взять в армию. Ужасные дни, ужасный год!
Звонил Кшиштоф Занусси. Был очень мил и предлагал свою гарсоньерку в Париже, если нам будет в ней необходимость.
Разговаривал с Ю. Лина: он договорился о встрече с «ведьмой» — она хочет со мной встретиться.
Сегодня
1. Просить через Министерство иностранных дел официальной возможности приезда в Швецию сына. Что почти безнадежно в смысле юридическом.
2. Он лично отправит письмо в Правительство СССР с просьбой выпустить на Запад (неважно, куда именно) сына Тарковского. И передаст письмо через своего посла в СССР.
Это (2) будет, конечно, гораздо лучше.
До сих пор не готовы пробы голосов. Это просто невероятно. В результате теряем время, т. к. нет вариантов с другими актерами.
Болен. Бронхит и какая-то ерунда с затылком и мускулами, которые давят на нервы. В результате чего очень болит шея и плечи. Кашель, сопли. А в то же время надо озвучивать. Время уходит.
Был на приеме у массажиста — у меня в результате нервных стрессов ужасные плечи и спина. И надо, кажется, делать маленькую операцию жировика на правой лопатке. Он говорит, что опасно оставлять его надолго.
Разговаривал с Москвой. Ну, что я им скажу нового!
В Фильминституте без меня работа совсем не двигается.
Болен довольно тяжело. Страшное напряжение между Анной-Леной и мной по поводу 2 ч. 10 мин.
От Андрюши Яблонского ушла Марьяна. А. мучается ужасно.
К нам во Флоренцию приехала Люси из Варшавы. Теперь Лариса не одна, слава Богу!
Кончились переговоры Горбачева и Рейгана. Есть надежды на следующий год.
Седьмого, восьмого и девятого здесь с концертами будет Слава Ростропович. Надо будет попросить его насчет хлопот по поводу Андрюши. И в связи с мэром Флоренции, которого он хорошо знает.
21-го лечу в Париж участвовать в телевизионной передаче по поводу своих семейных проблем.
Анна-Лена совершенно не умеет и не желает работать. Единственная ее проблема — сэкономить деньги. Страшная грызня по поводу длины картины.
Болен. Пришлось сделать общий анализ крови и рентген легких. Результаты пока неизвестны.
Декабрь 1985
Болен.
Был в Париже, выступил в передаче, посвященной Сахарову. Реакция «Бори», Андрюшиного кагэбэшника-сотрудника:
— Ну, теперь твоему приятелю будет плохо!
— Почему?
— Все эти сведения завтра же будут лежать на столе ЦК. И видеокассета.
— Ну, так в чем же дело?! Ведь это уже годами тянется! Сделан рентген. В левом легком затемнение. То ли воспаление легких, то ли что-нибудь похуже. Врач послал снимки на консультацию. Вчера кашлял кровью. Сегодня тоже, но меньше.
Чувствую себя отвратительно.
Приехал Слава
Хочет со мной делать фильм-оперу «Борис Годунов». Я пытался объяснить ему, что не знаю, как это можно было бы сделать в кино. Ему это предложил — по его словам — Тоскан Дю Плантье, который будто бы скупил разорившийся «Гомон». Здесь какая-то путаница. Все они думают, что если я успешно поставил «Бориса» в театре, то уж в кино — тем более будет успешнее… Они, конечно, ошибаются, театр — не кино. И в кино я не знаю, как ставить оперу.
Вчера звонил Слава Ростропович, он на два дня уехал в Хельсинки. Просил меня переделать дату письма Рейгану на 15 марта 1986 года.
Врач сказал, что 13-го, в пятницу (ну и денек!), мне надо идти к профессору-легочнику. И там же (предварительно) сделать еще один снимок легких.
Разговаривал с Ирой Браун и попросил сообщить в «Covent-Garden» о моей болезни, которая грозит разрушить наши общие планы.
Анна-Лена дала телеграмму Кау о том, что если я не сокращу фильм, то она не доплатит мне 55 тыс. долларов. Пока это только шантаж. Я получил строгое письмо от директора института и очень сухо ответил на него в том смысле, что в недоумении от его позиции: или он хочет фильм Тарковского, или какой-то чисто коммерческий фильм длиной в 130 минут (длина, записанная в контракт). После этого я разговаривал около часа по телефону с Анной-Леной. Потом она, кажется, беседовала с директором и говорит, что в моем письме есть серьезный аргумент.
Лариса уехала в Роккальбенью, и я уже два дня с ней не разговаривал.
Посвящение: «Посвящается моему сыночку Андрюше, которого так заставляют страдать».
Чем я становлюсь старше, тем большей загадкой становится для меня человек. Он как бы уходит из-под наблюдения, вернее, моя логика, система оценок его разрушается, и я перестаю уметь делать о нем выводы. С одной стороны, рухнувшая система — это хорошо. Но хорошо, когда рушатся многие системы ради оставшейся одной, но не дай Бог утерять все.
А тут на днях, лежа в постели — я не спал! — вдруг отчетливо увидел изнутри свои легкие, вернее, часть легкого и дырку в нем — кровавую, но с остановившейся кровью. У меня раньше не было подобных видений.
NB. Сценарист фильма Грамматикова передал в Москве нашим 1000 крон. Не забыть отдать при первой возможности.
Что у меня? Вспышка туберкулеза? Воспаление легких? Рак? Может быть, 13-го все выяснится.
А что, если «Годунова» в кино решить иначе? Совершенно. Переплести репетиции, облик Славы Ростроповича — музыканта. Бориса — кулис — усилий зрителя — режиссера — Пушкина — Мусоргского. То есть построить этакое сооружение, зависимое от личностей.