Мартлет и Змей
Шрифт:
– Эанин Таэ! – скомандовал высокий страж в вороненом крылатом шлеме.
Двое воинов при помощи длинных копий с загнутыми крюками на остриях выхватили из толпы очередного приговоренного: черные смоляные волосы, карие глаза и смуглый оттенок кожи – все выдавало в нем представителя народа ар-ка, или, как их еще называли, цыган. Толпа на площади даже как-то выдохнула с облегчением – хвала Синене, следующим на смерть отправится не твой кузен или сосед, живущий в доме напротив, а всего лишь безродный ар-ка. Но взгляды, бросаемые цыгану вслед, были вовсе не злыми – напротив, сегодня горожане сочли бы за лучшее не вспоминать о присущей представителям ар-ка грубости натуры, хамоватости и им приписываемых (часто справедливо) вредительстве
– Прощайте, братцы! – прокричал ар-ка, вися в руках тюремщиков, тащивших его к дыбе. Его безрукавка распахнулась, явив людям страшную резаную рану через всю грудь, из которой сочилась кровь, – храбрец явно не сдался эльфам без боя и сейчас едва пребывал в сознании. – Эй, малый! Проверь-ка упряжь! Да не забудь про оси и колеса! Мы к милосердной Аллайан, братцы, сегодня держим путь!
Сильные руки буквально вдавили ар-ка в крестовину дыбы. Раздались щелчки – ступни и кисти зафиксировались в железных оковах. Выдвинувшиеся снизу острия впились в измученное тело, заставляя хребет выгнуться, при этом подставляя грудь клюву.
– Запрягай… – только и прохрипел цыган.
Глава 10
«Милая Катарина»
День Лебединой Песни. За два часа до рассвета
Баронство Теальское. Теал
По мостовой стелился блеклый предрассветный туман. Он, словно стая потерявших последний стыд крыс, клочьями растекался по переулкам, прошмыгнув мимо уличных лавок и навесов, нырял в щели между домами и даже, совсем уж ничего не страшась, неспешно поднимался над холодными серыми крышами. Бояться ему было нечего – он сам по себе был страхом, мокрым и липким, как выступивший на спине у приговоренного узника пот.
На опустевшей и погруженной во мрак рыночной площади, где в этот ночной час не осталось ни единой живой души и властвовал ко всему безразличный туман, раздались шаги. Они звучали гулко и одиноко, как звуки, издаваемые последней птицей, бьющей клювом по трухлявому дереву в опустевшем лесу. Тук… Тук-тук… Деревянные набойки на каблуках негромко постукивали по брусчатке, в то время как сгорбленная фигура в бесформенном черном плаще с накинутым на голову капюшоном пробиралась через утопающую в лунном свете площадь.
В те минуты, когда бледный серп ненадолго проглядывал сквозь плотные облака, порой можно было различить застывшие на земле силуэты. Тогда идущий, чтобы не споткнуться или не упасть, осторожно переступал через тела, лишь изредка бросая взгляды на тех, кто без помощи способного оживлять мертвецов темного колдовства уже никогда не поднимется на ноги и не вернется домой.
Взгляды погибших сверлили
Человек в плаще не смотрел в ту сторону – он неспешно шагал, старательно обходя мертвецов, пока не оказался в самом центре этой погруженной в туман и предрассветный сумрак пустоты.
Здесь странник остановился и откинул назад капюшон. Показались глубокие морщины, горбатый нос и спутанные седые пряди, ниспадающие на смуглое лицо. Человек распахнул плащ, под накидкой оказался висящий на заплечном ремне музыкальный инструмент – старая обшарпанная шарманка, богато сверкавшая некогда серебром окантовки, но сейчас словно обобранная и обглоданная сворой голодных нищих – казалось, что она уже не может играть в подобном состоянии, но старик прекрасно знал, на что способна его «Катарина». Сегодня она пропоет такое, что многим слушателям будет стоить самой дорогой из монет – жизни, другой оплаты его выступление недостойно. Шарманщик поднял голову и бросил последний взгляд на часы, стрелки которых отмеряли время на башне ратуши, – лунный свет как раз выхватил из темноты циферблат. После он неспешно закрутил ручку на своем инструменте. Время пришло…
…Джон Кейлем, капитан стражи его светлости барона Танкреда Бремера, сидел в своем доме у распахнутого окна и задумчиво набивал пальцами табак в длинную курительную трубку. При тусклом свете луны, что едва пробивался сквозь плотные облака, проделать подобное было непросто, но Кейлем обхаживал свою «Мэгги-Лех» [31] не первый год, и руки сами помнили, что нужно делать. Слегка прижав остро пахнущее зелье указательным пальцем, капитан тщательно утрамбовал его серебряной «топталкой», после чего отложил изящный инструмент в сторону и не без сожаления захлопнул стоявшую перед ним на столе резную табакерку.
31
Во времена описываемых событий курение трубки в королевстве в основном было уделом знати и богатых купцов – выращиваемый Нор-Тегли табак стоил недешево, ведь алчные гномы не торопились делиться с людьми монополией на торговлю. Курительные трубки также в основном изготавливались предгорными умельцами, и каждая из них по праву считалась произведением искусства. Традиционно владельцы трубок давали им имена, чаще всего женские.
– Надеюсь, ты не собираешься разжигать огонь? – раздался предостерегающий голос за спиной.
Капитан удивленно обернулся – в дверях стояла жена. София Кейлем, сухощавая женщина лет сорока, была одета в строгое длинное платье вишневого цвета, сейчас кажущееся скорее черным, волосы ее были аккуратно заплетены в косу и стянуты лентами на затылке – словно и вовсе не ложилась.
– Чего тебе не спится? – холодно спросил капитан, даже не подумав ответить. – Следишь за мной?
– Жене всегда интересно, куда уходит ее супруг по ночам, – негромко рассмеялась София. – Хоть я и знаю, что изменяешь ты мне лишь со своей любимицей «Мэгги». Или у тебя появилась еще одна?
– Иди спать. Сегодня у меня нет желания играть в эти игры, – нахмурился теальский капитан.
Он потянулся в подсумок за огнивом, при этом глухо звякнули звенья кольчуги. Только сейчас жена заметила, что Кейлем облачен в доспех и опоясан мечом.
– Все-таки куда-то собрался? – забеспокоилась София. – И… огонь? Ты разве не знаешь, что в полночь творилось на площади? Людей убивали за одну-единственную свечу!