Мартовские дни
Шрифт:
С места, где окаменело застыл Пересвет, лица мужчины было толком не разглядеть. Впрочем, царевич был уверен, что лик незнакомца воплощает утонченную мужественность, и ему опасно зреть его воочию. Достаточно восхищенного созерцания тела — могучего, наполненного пугающей звериной мощью, едва сдерживающей себя в оковах пристойности.
Заставив себя совершить крохотный шажок вбок, Пересвет увидел и второго человека на постели. Куда более молодого летами, судя по легкости сложения. Юнец распластался ничком на сбившихся простынях, раскинув длинные ноги и вытянув руки вперед, к изголовью постели в виде раскидистого деревца. Тонкая цепь, в несколько
Широкая пятерня мужчины крепко и властно зарылась во вьющиеся крупными кольцами темные волосы парня. Сквозь путаницу чернявых кудряшек холодными осенними звездами взблескивали каменья в перстнях. Правой рукой мужчина тянул полюбовника за волосы в такт размашистым толчкам, понуждая высоко запрокидывать голову и сильнее переламываться в поясе. Левой же цепко удерживал за бедро — Пересвет видел согнутые пальцы и ногти, глубоко, до заплывающих кровью лунок, вонзившиеся в смуглую, золотистую кожу.
Мужчина двигался в пугающей, звонкой тишине. Сокрушительно и неостановимо, как морской прибой, усердно загоняя стоявшее каменным монолитом достоинство промеж распяленных ягодиц парня. Тот умудрялся подмахивать, слегка приподнимаясь навстречу, со спокойной покорностью принимая жестокую, ненасытную страсть.
Распаленный упоительной схваткой воитель в очередной раз с силой рванул юношу за волосы, и тот резко мотнул головой в попытке высвободиться. Пересвет увидел лицо, искаженное то ли вожделением, то ли отвращением, в точности не понять — плотно сомкнутые веки под мокрой от пота длинной челкой и косая щель рта с узкими, искусанными губами.
Гардиано. Слегка помоложе и не такой хмурый, как нынче, но точно — он. Криспент Гаэтано как-там-его-дальше по прозвищу Гардиано. Стало быть, его внушающий трепет любовник — принявший нехорошую смерть Сесарио Борха. Рыжекудрая дама на портрете тогда вполне может оказаться девой Лючианой. Той самой Оливией из Ромуса, что свела Гая с ума и слишком горячо любила своего братца.
Мужчина грузно повалился вперед, опираясь на локти, так и не выпутав пальцы из волос Гая и безжалостно вдавив того в просевшую перину. Задвигался быстрее и резче, жадно, безжалостно кусая юнца за выгнувшиеся, напряженные плечи. Вколачиваясь в гибкое, податливое тело с такой настойчивостью, словно всерьез намеревался насквозь пронзить любовника своим немалым копьем из плоти.
Пересвет видел, как судорожно натягивают цепь скованные руки. Как Гай, беззвучно воя от боли и острого, порочного наслаждения, вскидывает и бессильно роняет растрепанную голову, тычась лицом в подушку. Как обладающий им Сесарио часто дергает бедрами, тяжело дыша и выплескивая липкое семя в тесную, жаркую узость.
Ублажившись, Борха перекатился на спину, потянувшись всем телом в сладостной, самодовольной истоме и небрежно потрепав оставшегося лежать в изнеможении полюбовника по взъерошенным кудряшкам. Встал, набросил на плечи валявшийся в изножье постели просторный халат синего бархата с золотой нитью. Отошел в дальний, темный угол опочивальни, стукнул дверцами и вернулся к постели — но уже не с пустыми руками.
Сесарио принес плеть, какой обычно поучают строптивых лошадей. Тяжелую, с толстой, удобно лежащей в ладони рукоятью, и плотным чешуйчатым плетивом, сходящим к концу на десяток мелких тонких ремешков. Царевич невольно вздрогнул, когда мужчина жестко ткнул Гардиано плетью под ребра, заставляя подняться. Тот подчинился, с неподдельным усилием поднявшись на колени и ухватившись скованными руками за деревянные ветви изголовья. Низко опущенная голова свисала между рук, упавшие вниз волосы скрыли лицо.
Теперь разъяснилось, отчего постель сработана такой узкой. Для удобства того, кто встанет подле ложа и возжелает без помех сотворить что-либо с тем, кому не посчастливится оказаться прикованным к резному изголовью.
Не торопясь, Сесарио провел разлохмаченным кончиком плети по выгнувшейся спине Гая, вычерчивая извилистый путь от затылка к крестцу. По остро выступающим лопаткам, вдоль хребта к ямкам над поясницей, вниз и вверх, а потом еще и еще раз. Не стегая, но лишь намечая места будущих ударов. Гардиано затрясло — мелкой, неостановимой дрожью. Длинные, стройные ноги словно против воли разъезжались по скомканным простыням, открывая беззащитный, доступный распадок промеж ягодиц. Как Пересвет доподлинно вызнал на собственном опыте, между ног у Гардиано сейчас должно все распухнуть, болезненно-сладко ноя и скользко сочась вытекающим чужим семенем. Тронь потаенное местечко кончиком осторожного пальца, и захочется блажить в голос, умоляя прекратить сладостную муку хотя бы до следующей ночи.
Кожаные ремешки ласкающе опустились на поясницу, черные на изжелта-светлом, так похожие на когти, готовые рвать и терзать жертву. Сдвинулись ниже, кусачими прикосновениями оглаживая запретную расселину. Гай судорожно передернулся, и Сесарио что-то бросил ему — должно быть, велел стоять смирно. Толстая рукоять плети прильнула к скрытой между двумя тугими полушариями нежной полоске. Гардиано чуть подался назад, трепещущей от вожделения кошкой в похотливой поре бесстыдно потираясь ягодицами о вещь, предназначенную для его же сурового вразумления. Сесарио позволил полюбовнику краткую забаву и миг отдохновения, прежде чем ловким, привычным движением окрутить плеть вокруг кисти и оставить на смуглой, поблескивающей от пота спине длинную, расплывчато-алую полосу.
Так они и истаяли в прозрачной туманной дымке: извивающийся под кусающей лаской молодой человек и его старший любовник, осыпающий юнца не поцелуями, но хлесткими, меткими ударами.
За миг до того, как призраки развеялись, а усталость взяла свое и навеянная марой дрема из возбуждающе-пугающей грезы стала обычным крепким сном, Пересвет смекнул, что им надлежит предпринять завтра. С самого раннего утра. Ну, в крайнем случае, после плотного завтрака. Потому как за минувший суетливый день у него росинки маковой во рту не случилось. Кириамэ тоже хорош. Мог бы догадаться к возращению голодного и уставшего как собака супруга спроворить хоть пирожка кусочек. Так ведь нет, сидел, предавался размышлениям над виршами.
Глава 7. Омуты
Ранняя птаха, Кириамэ обыкновенно пробуждался первым. Порой нихонец успевал недурно размяться и отбить тренировочным клинком-дзё десяток-другой ката, прежде чем царевич соизволял нехотя продрать глаза. Однако сегодня, толком еще не проснувшись, Ёширо уловил — что-то не так. Соседняя половина кровати пуста и успела остыть. Кто-то заботливо задернул парчовый полог, оградив принца от щекочущего прикосновения первых солнечных лучей. В былые времена Кириамэ немедля потянулся бы за мечом — но теперь им ничто и никто не угрожал. Вдобавок за пологом различался малость приглушенный, но весьма бодрый голос царевича.