Мартовские коты. Сборник
Шрифт:
Мальчишки с понимающим видом загудели – про «эти бабы из-за тряпки на все способны» и про «настоящие джинсы, оно, конечно, хрен порвешь».
Щербатый опять вылез:
– А у тебя-то деньги есть? Я вздохнула.
– Коть, вы бы его хоть сахарком покормили, что ли? Для мозга полезно очень, – и, обращаясь к щербатому, с расстановкой: – Я же сказала – пяти. Рублей. Не хватает. А настоящие джинсы знаешь, скока стоят? Я все лето вкалывала и еще бы заработала, но надо – завтра.
Котя оживился:
– Значит,
Я пожала плечами и сплюнула:
– Коть, войду, выйду, собаку поглажу, если надо. А насчет вывести – там же запаковано все. Как я ее тебе вытащу? Это ж не хомячок...
– Не-не-не, – хитренько улыбнулся Котя, – тебя за язык никто не тянул. Зайдешь, выйдешь, выведешь – тогда башли твои. Если токо зайдешь, а выйдешь без собаки – нещитова, проспорила. А замочек мы тебе снимем, не отмаза. Ну, как, договор?
Я снова пожала плечами (а в душе моей пели ангелы):
– Давай. С тебя – замочек, с меня – собачка. Договор. Готовь лавэ. Кто разобьет? – Я протянула Коте руку.
Тут вмешался Толстый Веталь:
– А ты не можешь просто у мамы денег попросить? – спросил он рассудительно – Эта собака, она такая огромная и такая... – Веталь передернулся, загоняя обратно в глотку слово «страшная».
Вся компания гадко заржала.
– Ты, Виталя, вроде умный, а дурак совсем, – снисходительно сказал Котя, – это ж у тебя мать в комиссионке трудится, а мы все – дети рабочих.
Веталь покраснел. Он был хорошим парнем, и я объяснила добродушно:
– Виталя, мне мама токо-токо сапоги купила скаковые. А у нее зарплата – 110. Ну, куда еще?
– А, ну да, – Котя кивнул, – у тебя ж вся эта фигня еще – хлыстики-перчаточки. Не напасешься. Так че? Разобьешь нас, Веталь? Или еще раз выступишь?
Веталь, потупившись, разбил наши руки. Договор вступил в силу.
– Часов в восемь? Там дерево возле лодочной? Ты как? – спросила я.
– Давай в девять? – сказал Котя.
– Еще лучше, – я, стараясь не улыбаться во весь рот, простилась с мальчишками и степенно пошагала к дому.
Темнело. Я доделала уроки, помаялась и пошла на разведку. Мама с отчимом сидели за кухонным столом, болтали о своих медицинских делах, хихикали и явно не собирались покидать точку.
Я сказала, что иду спать, и пожелала им спокойной ночи.
Вернувшись к себе, я старательно уложила на свой диванчик «куклу» и укутала ее пледом. Стараясь не шуметь, открыла окно. После жаркого дня поднимался туман. Воздух был молочно-си-ним, влажным, густым.
Я связала кеды шнурками и зажала их в зубах. Выпластавшись летучей мышей на стену, я прикрыла окно снаружи и полезла вниз, цепляясь пальцами
Не долезая где-то метров двух, я сделала сильный рывок от стены, аккуратно приземлилась на пальцы всех четырех лап и сразу, с низкого старта, рванула в кусты – обуваться.
Нет, я не была ниндзя – просто мы жили всего-то на втором этаже, а я, вот уже три года как, занималась вольтижировкой и джигитовкой.
Я торопливо завязала шнурки и побежала сквозь туман – опаздывала уже.
У дерева меня дожидался Котя с кучкой мальчишек.
– Ты чего так долго? – недовольно сказал он. – Ждем тебя, ждем...
Я села на землю, чтобы отдышаться.
– Ты че, Котовский, сам сирота? Мать с отчимом на кухне засели, пришлось в окно вылазить, – объяснила я. – Так че там с замком?
Котя хмыкнул:
– Ща все будет...
Он возился недолго, но собака все равно нас учуяла и подняла шум.
– Готово, – наконец сказал Котя, – Давай, кнопка, дело за тобой...
Я почесала нос:
– Коть, а может, вы, это... на дерево залезете? Мало ли что...
Котя кивнул, мы пожали друг другу руки.
Я подождала, пока мальчишки заберутся повыше, открыла калитку и скользнула внутрь.
Пока мы там шуршали, пес порядком разозлился – лаял, рычал, рвал цепь.
Двор, по счастью, был большой, и у меня было время на подход. Я пошла плавно, зигзагом, ласково приговаривая, почти напевая:
– Тихо, тихо, собаконька моя, тихо, успокойся, мой красавец, все хорошо, ай, мальчик, ай, красавчик, риба моя золотая, балерина масковская, ну, тише-тише-тише, а-ла-лала-ла, ай-ай-ай-ай-ай, ах-ах-ах...
Я шла очень медленно, очень. Не умолкая ни на минуту. Сумерки из синих стали черными, и собака была всего лишь чуть более густым комком тьмы. Комком тьмы, проблескивавшим зубами и гремящим цепью.
Через сто миллионов лет я подошла к нему совсем близко, и пес так обалдел от этого, что сел и заткнулся.
– Ай, бравушки, мальчик, ай, молодец, ай, умница моя золотая, ай, красавец...
Я осторожно опустилась на колени рядом со зверем, пес позволил себя погладить, только чуть вздрагивал от прикосновений – отвык.
У меня пересохло горло, страшно хотелось пить, но замолчать было нельзя – глаз у собаки был все еще нехороший, оловянный, тугой.
Я гладила пса, расчесывала пальцами шерсть на спине и холке, тихо наговаривая всякую чушь. Попробовала расстегнуть ошейник, но застежка не поддалась с первого раза – как приросла.