Марья Карповна
Шрифт:
– Это невозможно, это невозможно, – тупо повторял Алексей, – это невозможно, она не могла так поступить…
И внезапно, покинув Кузьму, он бросился в чем был, то есть не сменив домашнего халата на приличную одежду, в сад. Путаясь в полах, добежал до большого дома, по дороге потерял один из шлепанцев, остановился, чтобы обуться, затем в мгновение ока взлетел по ступенькам крыльца и ворвался в гостиную.
Все лампы там были погашены, мать, должно быть, поднялась к себе в спальню и теперь готовится ко сну.
Так же быстро он поднялся на второй этаж, постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, вломился в комнату.
Марья Карповна в роскошном складчатом пеньюаре с широченными рукавами из белого шелка сидела перед
– Какая муха тебя укусила? Что, бессонница доняла?
– Вы осмелились… вы решились на то, чтобы уничтожить картину Кузьмы! – заикаясь, выкрикивал Алексей. – Это преступление против искусства!.. Вы не имели права!..
– Здесь, милый мой, правами распоряжаюсь я, и никто другой, – изрекла она все так же спокойно.
– Но зачем, зачем вы это сделали? Почему?!
– Потому что этот болван меня ослушался.
– Он продолжал бы рисовать цветы для вас, но вдобавок…
– Вот это «вдобавок» меня и не устраивает. Не выношу никаких «добавок»! Если я отдаю распоряжение, я хочу, чтобы оно было выполнено – и выполнено в точности. Любые исключения, как и любые поблажки, приводят только к беспорядку. Пока я жива, в этом поместье будет порядок!
– Да он же в отчаянии!
– Ничего, утешится.
– Это был шедевр!
– Мой дом – тоже шедевр. И я хочу, чтобы он таковым и оставался. А для этого все обязаны склонить передо мною головы. Либо Кузьма покорится, либо я отправлю его в Сибирь. Я так ему и сказала. И не переменю своего решения.
Внезапно повернувшись на табуретке, она бросила на сына ледяной взгляд. И снова его потрясло, насколько величественна Марья Карповна в гневе. Этот белый пеньюар, эти разметавшиеся по плечам волосы, это мраморное лицо – статуя, да и только, ни дать ни взять – воплощение властности!
– Впрочем, и ты ведь осмелился ослушаться меня, – снова заговорила она. – Предавая мать, ты тайком снабжал холстами этого несчастного идиота. И тем самым потворствовал его безумию. Ты стал его союзником и выступил против меня. Ты глумился надо мной. И заслуживаешь того, чтобы я отправила тебя в Санкт-Петербург и оставила там подыхать с голоду, мечтая о картинах, которыми ты так восхищался!
Когда Марья Карповна, с трудом сдерживая ярость, произносила все эти слова, Алексей ощущал, как его охватывает какой-то священный ужас перед чрезмерностью матери во всем. Морально – она держала в руке хлыст, которым то и дело щелкала над ухом у каждого. Так, словно, войдя в клетку с хищниками, заставляла тех прыгать с одного табурета на другой, рычать в пространство или пролетать сквозь пылающий обруч. При самых сильных припадках сладострастие дрессировщика соединялось в ней со сладострастием обладателя.
На время спора горничная с Агафьей благоразумно скрылись в дальнем углу комнаты. Но стоило им попытаться выйти, Марья Карповна тут же и остановила:
– Нет, останьтесь! И рассудите нас. Была ли я права, когда уничтожила эту картину?
Неожиданно призванная в арбитры приживалка раболепно взглянула в глаза барыни и пролепетала:
– О да, да, Марья Карповна!
– Да… Да… – вторила ей горничная, втягивая голову в плечи от страха.
Сердце Алексея сжалось от отвращения. Он вышел и захлопнул за собой дверь спальни. Но все равно оттуда был слышен истошный вопль матери:
– И не вздумай когда-нибудь вернуться к этому разговору, Алексей!
XIII
Проснувшись рано утром, Марья Карповна обрадовалась хорошей погоде – солнечный луч,
Прибежавшая на звон колокольчика горничная Василиса принесла в мисочке отвар липового цвета, приправленного ромом. Надо сказать, отличное снадобье: сделаешь примочки на веки – усталости как не бывало, глаза совсем молодые. Потом Василиса помогла барыне надеть белый складчатый пеньюар с широкими рукавами, умыться, пополоскать рот, расчесала ей волосы щеткой и искусно уложила их под кружевной чепец, напоминавший легкую ажурную пену на волнах. Встав у конторки, Марья Карповна взяла молитвослов и принялась вполголоса вычитывать утренние молитвы, после чего можно было приступать к завтраку. Что там на подносе? Чай, баранки, масло, мед, клубничное варенье… И над всем веет благоухание тихого счастья…
Позавтракав, Марья Карповна велела унести поднос и, отправившись в свою домашнюю часовенку, встала там на колени перед иконостасом. Когда она молилась, у нее всегда складывалось впечатление, что Господь ее слышит. Между помещицей и Всевышним было нечто вроде приятного сговора, и ей казалось, что именно этот сговор стал залогом ее нынешнего процветания. Что бы она ни делала, каковы бы ни были ее решения – Господь не оставит ее, наоборот, всегда протянет руку помощи.
Встав, она почувствовала, что ушла даже привычная легкая боль в коленях. Годы не сказываются на ней. Телом и духом она нерушима. Это заключение окончательно подняло настроение Марье Карповне, и она очень ласково встретила Агафью, пришедшую пожелать ей доброго утра. С тех пор, как Левушка стал с ней несколько более предупредительным, смиренная компаньонка сделалась чуть повеселее. Так бывает, когда поставишь в горячую воду наполовину увядший цветок: он сразу оживает – пусть ненадолго, но и этот мимолетный всплеск бледной красоты приятен глазу… Чтобы внушить своей подопечной веру в самое себя, Марья Карповна решила посоветоваться с нею, какое платье лучше сегодня надеть. К чаю были приглашены две дамы из соседок: Нина Антоновна Ильина и Софья Андреевна Салькова. Агафья Павловна долго колебалась, потом наконец осмелилась предложить темно-розовое платье из тафты и, более того, принялась горячо его расхваливать. Хотя мнение Марьи Карповны было прямо противоположным, она решила на этот раз доставить удовольствие Агафьюшке и последовать ее совету. И даже надеть темно-розовое платье прямо сейчас, с утра.
Василиса помогла барыне влезть в наряд, Агафья застегнула на нем все пуговки. Затем обе отступили на несколько шагов, чтобы Марье Карповне было удобно полюбоваться собой в большом наклонном зеркале, вставленном в раму из лимонного дерева, – в нем она отражалась вся, с головы до ног.
Марья Карповна придирчиво себя осмотрела, объявила, что весьма довольна увиденным, после чего обосновалась в рабочем кабинете и, в соответствии с обычным распорядком дня, вызвала к себе управляющего имением, Федора Михайлова, для отчета. На письменном столе рядом с помещицей лежали счеты, на которых она – под диктовку собеседника – все подсчитывала, передвигая костяшки по стержням с такой скоростью, что казалось, будто они летают. Выслушав отчет, она перешла к распоряжениям. Говоря с Федором Михайловым, Марья Карповна через открытое окно прислушивалась к тому, что делается вне дома: вот садовники вышли почистить дорожки, вот плотник вдалеке взялся сбивать ящик, вот казачок рассыпает на террасе зерно – корм для голубей… Чуть позже ее внимание привлекло неистовое хлопанье крыльев, и, отослав управляющего, она отправилась на террасу – вдруг захотелось самой покормить птиц.