Марья Карповна
Шрифт:
Он снова притянул к себе Агафью и взревел:
– Моя голубка!!!
Но продолжения не последовало: в этот самый момент в распахнувшуюся дверь влетел казачок и звонким голосом объявил:
– Барыня и гостьи сейчас будут здесь!
– О Господи! Я так и знала! – воскликнула Агафья Павловна. – Ах, Лев Иванович, вы заставили меня потерять голову! Ах!.. Ах!.. У меня из-за вас вся прическа растрепалась!
Левушка посмеивался над смущением невесты, а она торопливо поправляла волосы и судорожно одергивала смятое платье. Когда говорливые и переливающиеся всеми цветами радуги дамы вошли в комнату, Агафья уже скромно стояла в уголке, голова ее была опущена, а глаза вновь приобрели виноватое выражение. Однако никто на это и внимания
Дамы переходили из комнаты в комнату, останавливаясь у расписанных цветами плинтусов, карнизов, панелей, простенков, и всякий раз восхищенно вскрикивая:
– Какое разнообразие!.. Какая красота!.. Да на них бабочки, наверное, садятся, принимая за живые!
Иногда какое-то словечко, произнесенное громче, чем другие, больно ударяло по ушам Кузьмы. В такие моменты он вздрагивал, лицо искажала гримаса, блестящие глаза отражали полное смятение чувств. Но тут же все снова гасло – и художник впадал в прежнее состояние, напоминая безразличное ко всему на свете жвачное животное. У Алексея при взгляде на него от глубокой печали сжималось сердце, ему ужасно хотелось пинками прогнать из дома этих возбужденно щебечущих дур. Но те чувствовали себя как при осмотре музея, а в музее ведь принято восхищаться… Наконец добрались до спальни…
– Боже, как это прекрасно, несравненно, возвышенно! – причитала мадам Ильина. – Ну скажите, какую супружескую чету не вдохновит это постоянное цветение вокруг постели!
При этих словах Агафья густо покраснела, а дочка Нины Антоновны широко раскрыла и без того выпученные глаза. Неужто поняла намек на супружеские радости?
– Согласна, – откликнулась Марья Карповна. – Я и сама считаю, что роспись в целом очень удалась. И потому хочу безотлагательно вознаградить художника.
Вытащив из ридикюля пятирублевую золотую монету, она с деланой простотой театральным жестом протянула ее Кузьме. Конечно, можно было оплатить труд живописца в другой раз, но барыня воспользовалась присутствием публики, чтобы подчеркнуть значение своего поступка. Кузьма принял монету, зажал ее в кулаке и произнес тихо:
– Благодарю вас… Но это слишком щедро, барыня…
– Нет-нет, – живо отозвалась Марья Карповна. – И это лишь начало. Я решила, что, закончив здесь, ты точно так же украсишь и мой дом. В точности так же! Сверху донизу. Видишь, у тебя впереди опять большая работа…
Кузьма, не шелохнувшись, выслушал приказ. Мера его отчаяния более не могла вместить… А Марья Карповна между тем продолжала, с ледяным высокомерием всеобщего идола указывая кончиком зонта на один из фризов:
– Но вот эти розы, на мой взгляд, бледноваты. Ты изобразил их Бог знает как! Изволь переделать весь карниз!
– Хорошо, барыня, – тихо отозвался живописец.
– И впредь побольше старайся. Я требую, чтобы в моем доме – ты слышишь меня? – каждый лепесточек был истинным шедевром. Работать без передышки и чтобы никакой мазни! Иначе…
Она, улыбаясь, погрозила пальчиком и, словно бы только что вспомнив о присутствующих, во внезапном порыве воскликнула с сияющим лицом:
– Раз уж мы собрались все вместе, объявлю-ка я вам великую новость! В Горбатове будет сразу две свадьбы. Я тоже выхожу замуж. Причем в тот же день, когда женится мой младший сын. Федор Давыдович Сметанов сделал мне предложение, и
Еще до того, как Марья Карповна начала последнюю фразу, Алексей предугадал, что она сейчас произнесет. Словно всегда был уверен, что мать выйдет замуж за этого человека. И, услышав подтверждение своих тайных мыслей, он был не столько удивлен, сколько потрясен и раздавлен новостью. Вся тупость и бессмысленность мира обрушилась ему на голову. Он не мог ни говорить, ни плакать. Сжав кулаки, ощущая мучительное стеснение в груди, он с отчаянием внимал радостным возгласам дам. Агафья же горячо расцеловала свою хозяйку и закудахтала:
– Ах, как чудесно! Это просто как в сказке! Вы не могли бы придумать для нас лучшего подарка!
Левушка тоже поспешил к матери, бросился на колени перед нею, стал целовать руки, потом встал и сказал с пафосом:
– Я не нахожу себе места от счастья, маменька! Наконец-то вы, думающая всегда обо всех, нашли время подумать и о себе самой! Да благословит вас Господь! После такого долгого и такого тягостного вдовства у вас снова будет супруг! А мы, ваши дети, обретем отца! Я заранее люблю его, вашего избранника! Мы все его любим, поскольку вы его любите!
Алексея от отвращения чуть не стошнило, и он поспешил ретироваться, даже не поздравив мать. Больше ему было не под силу выдерживать этот разгул лицемерия, бушующего вокруг женщины, чье решение только что так унизило его. Одни только враги Марьи Карповны, по мнению старшего сына, способны были аплодировать этому ее запоздалому супружеству. Всех остальных оно должно было ошеломить. А они приветствуют и поздравляют… Из вежливости, почему же еще… Она же делает вид, будто поймала за хвост небывалую удачу и все уездные гусыни теперь должны просто умереть от зависти. Но нет, оплакивать ее тоже глупо!
Он вернулся к себе, улегся на диван и попытался читать, но образ матери заслонял буквы… Сейчас она, наверное, села со своими гостьями за чай… На террасе большого дома… Ему показалось, будто через открытое окно он слышит доносящиеся издалека звуки возбужденных голосов, смех, позвякивание посуды… Полузакрыв глаза, Алексей представил себе Марью Карповну – такую цветущую в этом платье из темно-розовой тафты: вот она наполняет из самоварного краника чашки… вот болтает напропалую… вот улыбается то одной, то другой гостье, ласково смотрит на них, хотя они вовсе не заслуживают ни ее взглядов, ни улыбок! У нее больше нет возраста. В свои сорок девять – молоденькая невеста! Девушка, у которой вся жизнь впереди! Ну почему, почему она не посоветовалась с сыновьями, прежде чем принять решение! Почему состряпала все у них за спиной! Наверное, потому, что заранее знала, что скажет он, Алексей… И – зная это! – тем не менее не подготовила его к роковой неизбежности постепенно, осторожно, а дожидалась визита этих тупиц, чтобы влепить ему пощечину публично… Никогда в жизни он ей этого не простит! Никогда в жизни! Алексей в бешенстве вертелся на диване, ложился то на один бок, то на другой, садился, укладывался снова – точь-в-точь раненый, который ищет ту позу, при которой боль хоть немного затихнет. В конце концов, уткнувшись носом в ромбики и шашечки обивки, от которой пахло старой кожей и высохшим конским волосом, он, испытывая сильнейшее желание немедленно умереть, погрузился в воспоминания детства.
Некоторое время спустя звуки, доносившиеся со стороны большого дома, стали более явственными: похоже, дамы собрались уезжать. Их увезла, позванивая бубенцами, коляска, запряженная тройкой. Подойдя к окну кабинета, Алексей смотрел, как удаляется в летней пыли экипаж на высоких колесах, над которым торчат три дрожащих зонтика. Чуть позже увидел мать, решительным шагом идущую к его флигелю, и сердце кольнула тоска.
Он вышел на веранду, чтобы встретить Марью Карповну. Она поднялась по ступенькам и стояла теперь лицом к лицу с сыном – спина прямая, подбородок горделиво приподнят. Спокойствие ее лица предвещало бурю. На щеку Алексея уселась муха, и у него мелькнуло странное ощущение, будто кто-то очень важный в небесной иерархии предупреждает его этим о грядущей опасности.