Шрифт:
Андре Моруа
МАШИНА ДЛЯ ЧТЕНИЯ МЫСЛЕЙ
Перевод с французского Н. Галь
Преподавателя французской литературы Дени Дюмулена - героя фантастического романа Андре Моруа "Машина для чтения мыслей" (1937) - приглашают читать лекции о творчестве Бальзака в американский университетский городок Уэстмаус. Приехав туда вместе со своей женой Сюзанной, Дени Дюмулен знакомится с лауреатом Нобелевской преяии талантливым физиком Хикки, который показывает ему свое новое изобретение - аппарат для чтения мыслей. Дюмулен решает использовать аппарат. Ниже мы печатаем главы из романа.
От коттеджа Хикки до нашего считанные минуты ходу, и, пересекая лужайку, я спрашивал себя:
Но очень часто, решив одно, мы под влиянием обстоятельств поступаем совсем по-другому, а случилось так, что в тот вечер Сюзанна встретила меня отнюдь не ласково.
– Как ты поздно!
– с досадой сказала она.
– Я уже беспокоилась.
– И совершенно напрасно, - сказал я и положил картонную трубку на маленький столик возле Сюзанны.
– После лекции я заглянул к Хикки и мы с ним полчаса поболтали; как видишь, причина моего опоздания самая невинная.
– Может быть, - заметила она, - но, согласись, я же этого не знала... И вообще, что за удовольствие разговаривать с этим англичанином? Он ужасно скучный.
– Как ты можешь, Сюзанна? Что за легкомыслие - вот так судить о большом ученом, когда не понимаешь ни его языка, ни его идей! Скажу по совести, слушать Хикки мне в сто раз интереснее, чем твою сестрицу Мари-Клод или твоего зятя Максима; она уже тысячу раз объясняла, отчего у ее детей всегда насморк, а он вечно расписывает свои военные подвиги.
– Очень великодушно с твоей стороны напоминать мне про улицу Фонтенель, когда до нее шесть тысяч километров! У меня в этой Америке и так все нервы расстроились...
– Нервы - самое простое оправдание, - сказал я, пожимая плечами.
Наша чернокожая служанка доложила, что обед подан. Я шел вслед за Сюзанной и горько упрекал себя за несдержанность. В последние недели между нами все чаще случались вот такие размолвки. Я возвращался домой полный жалости к моей бедной изгнаннице и твердой решимости держаться с ней по-отечески мягко и ободряюще; я живо представлял себе, как буду отныне великодушен и добр. Но стоит нам остаться вдвоем, и ее непременно рассердит какое-нибудь мое неосторожное слово. И пять минут спустя уже в разгаре никому не нужный спор, сыплются резкости и упреки. "Нет, - говорил я себе, входя в столовую, - сегодня вечером я этого не допущу, я не позволю себе злиться..." Но Сюзанна, раз начав, уже не знала удержу; в ней, словно в некой пифии, разгоралось внутреннее пламя. Едва на столе появилась засахаренная дыня, она вновь заговорила о ненавистной мне улице Фонтенель: утром пришло оттуда письмо, в нем сообщалось, что месье Ковен-Леке нездоров.
– Теперь-то ты понимаешь, чем это грозит?
– говорила Сюзанна.
– Жером с Анриеттой опутают папу, обведут вокруг пальца, а я по твоей милости торчу здесь, за океаном, и не могу отстоять свои права. Понимаешь теперь, почему я с самого начала не хотела сюда ехать?
– Сюзанна, дорогая, я не хотел бы опять затевать этот тяжелый разговор, - сказал я.
– Но, во-первых, когда президент Спенсер пригласил меня прочесть здесь курс лекций, я принял приглашение с твоего согласия. И потом, я
– Да, я знаю, - сказала Сюзанна с горечью.
– Мужчины вроде тебя взывают к благородству и широте душевной из чистого себялюбия, когда им это на руку. Тебето в Америке хорошо... Во-первых, ты просто бессердечный: оторван от детей, от родных, от друзей, и хоть бы что, с глаз долой - из сердца вон... И потом, тебе лестно, что здешние дурочки, вроде этой Мюриэл Уилсон, тобой восхищаются, будто ты гений...
– Ее фамилия не Уилсон, а Уилтон, и если она слушает мои лекции...
– ...то, конечно, только из любви к Бальзаку? Ничего подобного, Дени, и ты сам это понимаешь не хуже меня... А вообще мне все равно, можешь сколько угодно ухаживать за всякими американскими трещотками, только после этого, пожалуйста, не читай мне проповедей насчет благородства... А что до земельной собственности, ты так ее презираешь... однако в старости, уж наверно, не откажешься от дома на улице Фонтенель... если только мне удастся его уберечь от этой жадины Жерома.
Я понял, что уже ничего не поправишь, остается только ждать, пока буря утихнет. Но тут в меня вселился какой-то демон; когда мы вышли из столовой и Сюзанна села в свое привычное кресло, я подошел к столику рядом с ней, словно затем, чтобы поставить чашку кофе, через прорезь в свернутых трубкой газетах незаметно нажал на кнопку и включил аппарат Хикки. На секунду мне показалось, что я попался. Сюзанна, опустив книгу на колени, спросила небрежно (я вообразил, что она только притворяется равнодушной, но ошибся):
– Чьи это бумаги?
– Какие бумаги? А, это... Хикки дал мне посмотреть кое-какие журналы.
Она больше не расспрашивала. Аппарат был повернут в ее сторону и лежал достаточно близко. Я уселся напротив, раскрыл том Бальзака и, прикидываясь, будто делаю какие-то заметки, наблюдал за женой. Она читала "Люсьену" - я люблю эту книгу и сам посоветовал Сюзанне ее прочесть, но, видно, мысли ее где-то витали. То и дело она опускала книгу на колени и задумывалась. Несколько раз она уже приоткрывала рот, готовая заговорить со мной, но я сидел с неприступным видом, не поднимая глаз, и она, чуть вздохнув, опять бралась за книгу. Около десяти часов она поднялась.
– Я устала, - сказала она.
– Пойду лягу.
– Сейчас я докончу главу и тоже приду, - ответил я.
Едва она вышла из комнаты, я вытащил огромный "пистолет" из газетного футляра, остановил часовой механизм, спрятал аппарат в свой ящик и запер его на ключ. После этого, заглушая смутную тревогу и некоторые угрызения совести, я пошел к Сюзанне.
Назавтра я с нетерпением ждал, когда же кончится лекция Хикки и часы лабораторных занятий и можно будет к нему зайти. Мне не повезло: я столкнулся с его лаборантом Дарнли. Как при нем сказать, что у меня с собой пленка и я хочу узнать, что же на ней записано? Но Хикки быстро заметил мое смущение и заговорил первый.